(текст выступления на собрании Круга им. Л.Д. Троцкого, посвещенного тридцатилетию венгерской революции,в Париже 26 сентября 1986)

Введение

События, о которых мы будем ниже говорить, относятся к периоду политических волнений, забастовок и рабочих восстаний в т.н. Народных демократиях1, который окончился морем крови в Будапеште после интервенции танков и войск, брошенных советской бюрократией 4 ноября 1956 против венгерской революции.

Но напомним, что на следующий день после того, как эти войска подавили восстание венгерских трудящихся, другие войска высадились в дугом месте, на Ближнем Востоке как раз, в Порт-Саиде и в Суэце в Эгипте, чтобы постараться вымыть кровью оскорбление, нанесённое крупным акционерам из-за национализации Суэцкого канала. А эти угнетающие войска были французскими и английскими. В то время как советская армия свирепствовала на берегах Дуная, французские и британские десантники, следуя примеру израильских десантников, свирепствовали на берегах Суэцкого канала.

Напомним тоже, что тогда как в Венгрии угнетательная армия навязывала режим, которого весь народ больше не желал, с помощью танков, самолётов и обстрелов, в Алжире, другая угнетательная армия, на этот раз французская, навязывала колониальную систему, которой алжирский народ больше не хотел, с помощью танков, самолётов и обстрелов.

Как на Западе, так и на Востоке, враги народов легко находили слова, чтобы скрыть свои злодеяния. В Венгрии, губители именовали себя коммунистами и утверждали, что действуют против фашизма и контрреволюции. В Алжире и в Эгипте, губители именовали себя социал-демократами и их звали Ги Молэ, Христиан Пино и Франсуа Миттеран. И чтобы оправдать Суэцкую экспедицию, Ги Молэ назвал Насера "новым Гитлером".

Как на Западе, так и на Востоке не отказывались от критики преступлений, совершенных противным лагерем. Каждой стороне они служили в качестве диверсии, извенения и алиби, чтобы совершить свои преступления у себя. Но за ругательствами, употребляемыми обеими сторонами, существовал в действительности священный союз, который возобновился между двумя блоками за счёт народов.

И несмотря на их платонические заявления в ООН против интервенции в Венгрии, руководители западного империалистического мира были слишком довольны, что войска бюрократии раздробили восстание, в ходе которого трудящиеся сумели раздробить армию, вооружить себя и организовать свои советы. В противном случае, руководители империалистического мира были бы, может быть, обязаны сделать это самим. Потому что пример был также слишком опасный для самого их господства!

Капиталисты и бюрократы всегда знали, что революционная зараза не считается с границами, как и даже с железными занавесами.

Угнетатели всех стран умеют быть соучастниками против бунтующих народов, против трудящихся. Зато, в лагере угнетённых, при отсутствии подлинно революционного руководства, часто есть нехваток проницательности, чтобы понять в чём состоят общие интересы, которые соединяют все народы и всех трудящихся вопреки границам, национальному происхождению и языкам.

В то время, только революционеры осудили одновременно палачей Венгрии, Эгипта и Алжира. Потому что только революционеры могут безоговорочно стать на сторону как жертв сталинской бюрократии, так и жертв империалистических держав.

Революционеры-социалисты не признают ни расчленение мира на государства, ни его деление на блоки. Да, мир разделён на два лагеря. Но граница между ними является той, которая отделяет эксплуататоров и угнетателей всех стран, с одной стороны, от мирового пролетариата и всех жертв всех видов угнетения и эксплуатации, с другой стороны.

О том, как государства центральной Европы были поставлены на ноги (в 1944-1947 гг.)...

Когда советские армии продвинулись в центральную и балканскую Европу в течении 1944 года, отбрасывая перед собой нацистские армии, то они не являлись в глазах населений этих стран как освободительные армии, но вернее как оккупационные силы, которые заменяли другие оккупационные войска. И очень часто то чувство, которое они возбуждали, было страх.

Это, конечно, было так в Румынии и в Болгарии, где местные диктаторские режимы были союзниками Гитлера, и особенно в Венгрии, где фашистская диктатура осталась до конца в нацистском лагере. Побеждающая армия не делала разницы между диктаторами и их народами. Она обошлась с этими странами как с побеждёнными врагами и применила закон сильнейшего во всей суворости по отношению к ним. Даже в Польше, раздавленной нацистами, советская армия внушала страх и недоверие.

Эти чувства вполне подходили для планов сталинской бюрократии. Во многих случаях, генштабы сознательно дали волю солдатам расправляться с населением. Потому что советские армии не были там, чтобы завоевать дружбу этих народов - они больше ничего не имели общего с Красной армией пролетарской революции. Они просто были новым жандармом в этой части Европы, которая попала во власть кремлёвской бюрократии. Нужно было, чтобы все это поняли и чтобы никто не вздумал подумать о том, что армия Сталина будет вести подрывную деятельность или попросить помощи, каким бы то способом ни было, у эксплуатируемых тех стран, которая она намеревалась оккупировать.

Это доказательство было сделано с заранее обдуманным намерением: почти все эти страны жили до войны под пятой военных диктатур. Безжалостный гитлерский порядок потом их вытеснил. И теперь советские армии пришли па смену. Всё говорило о непрерывности порядка, об увековечении гнёта угнетающих государств.

Хозяева мира не очень то могли расчитывать на национальные государства центральной Европы, чтобы выполнить эту задачу в тогдашних условиях. Они погибли с разрухой нацисткого господства над Европой. Их армии были разбиты или подченены Гитлером. Их правящие кадры находились в эмиграции, без всякой власти, или убегали по стопам армий Рейха. Риск, связанный с вакансией государственной власти в разгаре критических периодов, вот что больше всего пугает политических уполномоченных эксплуатирующих классов.

Интересы сталинской бюрократии совпадали в этом с интересами империализма и бюрократия осозновала это. Но не было полного совпадения между интересами тех и других. Существовало соглашение, выработанное в правильной или надлежащей форме конференциями Тегерана, Ялты и Потсдама: руководители-победители империалистического лагеря сговорились с руководителями советской бюрократии о средствах, которые нужно было употребить, чтобы предотвратить восстания и революции в Европе, которыми окончилась предыдущая мировая война.

Советское правительство объявило в Румынии, 2 апреля 1944, что оно не намеревалось изменить существующий социальный порядок и решило сохранить монарха Михайла над правительством, возглавляемым банкиром. Этот банкир был тесно связан с румыским гитлерским руководителем, который в прошедшем производил резню среди крестьян и организовал погромы. Но не могли "себе позволить лишиться услуг промышленников" - говорили лидеры компартии. По их словам, страна должна была "иметь ещё более либеральную политику, чем французы по отношению к этому классу".

В Болгарии, генерал, бывший крайноправый конспиратор, находился во главе Фронта родины. Состав его правительства напоминал Военную лигу, которая совершила государственный переворот в 1934 году.

В Венгрии, генерал Миклош стал премьером - начальник штаба диктатора Хорти, он только что перешёл на сторону советской армии. С него даже не спрашивалось, а наоборот, чтобы он отверг своё хортистское прошлое. Он был награждён большим железным крестом самим Гитлером. Он сразу же заявил, что он гарантирует непрерывность и неприкосновенность частной собственности. Для его генералов непрерывность была настолько очевидна, что один из них окончил свою первую речь по русскому радио следующими словами: "Да здравствует свободная и демократическая Венгрия под руководством адмирала Хорти!"

Эти люди во фраках демократов не были конечно очень блестящими. Сталин делал, что он мог, довольствуясь беднягами старых имущих классов этой части Европы, которые пользовались ими в качестве политического руководящего персонала. Легко себе представить, что отвественные лица местных компартий иногда сталкивались на месте с трудностями, чтобы убедить рабочих в том, что с такими правительствами нужно было совершить "демократическую революцию" , как они об этом гласили.

Сталин нашёл в лице чешского президента наиболее порядочного политикана. Эдвард Бенеш был Де Голлем своего рода. Во главе Чехословакии до войны, он успел запретить КПЧС до того, как гитлерские войска его самого свергнули.

Для эксплуататоров, проблема была везде одной - восстановить государственные аппараты, которым можно доверять, с целью вновь впустить в ход процесс рабочей эксплуатации.

В центральной Европе, первой целью было возобновление работ в сельском хозяйстве. Это было жизненной необходимостью. Но большинство крупных землевладельцев уехали. В 1944-1945 гг., армия стала распределять землю между крестьянами, расчленяя большие имения в рамках которых, как в Венгрии, помещики эксплуатировали "своих" крестьян как средневековые крепостники. Эта раздача земли была совершена сверху - в ней население не имело никакой инициативы. Венгерские уполномоченные даже часто с трудом могли обойти недоверие крестьян, раздавленных вековым рабством и которые, во многих случаях, посмели обрабатывать свой участок только несколько месяцев спустя.

Этот раздел больших поместий был, впрочем, совершён там, где условия его позволяли, на националистической почве. Например в Полше и в Чехословакии, откуда сотни тысяч немецких крестьян были выгнаны, реформа состояла главным образом в распределении их земли, что придавало ей в основном реваншистский дух антинемецкого направления, нежели характер социальной справедливости.

Тем не менее, бедное крестьянство центральной Европы получило тогда земли, о которых оно уже давно чаяло. Оно было благодарно за это новому режиму до тех пор, когда он отобрал эти земли путём насильственной коллективизации.

Что касается промышленности, новые режимы (компартии были тогда откровенным меньшинством в правительстах) должны были национализировать многие предприятия с целью возобновить процесс производства. В действительности, впрочем, то производство и те банки, существующие там были уже прежде экспропрированы в пользу немецких трестов при гитлерском господстве. К тому же, как и аристократы, многие промышленники убегали, даже если в действительности им нечего было бояться от политики Сталина по отношению к ним.

Необходимое возобновление производительного процесса нуждалось в национализациях. В Венгрии, власти умоляли буржуев вновь взять в свои руки руководство своего предприятия, но безуспешно. В Чехословакии, социал-демократы предложили национализации. В этом ничего не было революционного. Впрочем, некоторое количество национализаций было осуществлено в странах западной Европы в то же время после войны и по тем же причинам.

Что до рабочего класса, то он познал примерно ту же судьбу, что и западный брат по классу. Его принудили к труду, чтобы восстановить то, что было разрушено войной, в которой он нисколько не был ответственен - ему пришлось много работать и приносить большие жертвы во имя того, что ему представляли как общий национальный интерес. Ему ещё было выходить из затруднений, чтобы выжить.

Разница в том, что в странах центральной и восточной Европы положение трудящихся было хуже. Потому что они жили в бедных странах. "В то время - рассказывает венгерский хроникёр -, сотни тысяч рабочих работали, питавшись только сухим хлебом или малым количеством вареной кукурузы", тогда как требовали от этих мужчин и женщин неоплаченных переработок, чтобы расчистить развалины или чтобы отремонтировать поезда. И просили шахтёров увеличить добычу угля с мизерными пайками.

Всё это само собой не осуществилось. Сколько не говорили трудящимся, что взамен хлеба им подарили демократический режим с выборами в правильной и надлежащей порядке, то всё же с 1946 года были организованы забастовки и протесты.

Компартии, вышедшие из подполья, имели везде министров к концу войны. Имели ли их они благодаря прикрытию советской армии? Наверно присутствие или непосредственное вмешательство военных властей помогло тому, что руководители компартий, преданные Москве заняли много ключевых позиций, особенно в министерствах обороны и внутренных дел. Но нельзя забыть о том, что в то же самое время, компартии имели министров также во Франции, Бельгии, Италии, включая и Кубу диктатора Батисты. Просто потому что им было свободнее принудить рабочих к работе, обезвредить протесты, сломать забастовки, чем графу такому-то или генералу жендармерии такому-то, с которыми они работали в рамках тех же правительств.

Но Сталин скрупулёзно соблюдал Ялтиские соглашения и не хотел давать повода своим союзникам - империалистическим державам -, чтобы порвать союз, который был ему по сердцу. Местные компартии соблюдали правила парлементарской игры. И даже если они искали, при случае, поддержку советских властей, они избегали резкого поведения в обращении политиканов, преданных Западу.

... до холодной войны и до учреждения Народных демократий

Ход событий принял другой оборот в восточной Европе по сравнению с западной Европой по случаю изменения международного положения в 1947-1948 гг.

Американский президент Трюман объявил, весной 1947 года, что поныне США будут экономически и финансово помагать только тем странам, которые отойдут от СССР. Эпоха Ялты кончалась. Этому резкому повороту империализма, СССР ответил таким же резким переходом к более жёсткой политике в странах своего военного глалиса. Эта политика была тем более тщательно проведена, что эти страны быди связаны тысячью узами с западным миром и, что их кадры, их государственные аппараты, их буржуазные партии были спонтанно очень заинтересованы американскими предложениями дружески настроенным странам.

Начало холодной войны придавало, конечно, решающее значение присутствию советской армии на этих территориях: она могла покончить с этим соблазном. Остальные партии были резко запрещены или превращены в пустые скорлупы в то время, как компартии стали единственными партиями в этих странах.

В Чехословакии, понадобилась маленькая постановка, которая была разоблачена на Западе как "Пражский переворот": министры буржуазных партий сделали вид, что собираются сопротивлятся - компартия организовала тогда видимость рабочей гвардии, которую она полностью контролировала. Это потом послужило поводом, чтобы гласить о том, что новое правительство пришло к власти благодаря народной мобилизации.

Итак, после непродолжительного периода более или менее псевдо демократической жизни, страны центральной Европы возобновили свои отношения с длительным диктаторским прошедшим, даже если теперь диктатура именуется "Народной демократией".

Всё же эта антирабочая диктатура приняла специфическую окраску.

Маленькие народы центральной Европы должны были - как это практически всё время с ними случилось - подчиниться иностранным державам. Но на этот раз иностранное господство было, во-первых, одним и тем же от Польши до Болгарии или Албании и, во-вторых, оно характеризовалось тем, что осуществлялось во имя пролетариата и социализма.

С методами, присущими сталинской бюрократии, стали поныне угнетать трудящихся. И так вышло, что их стали эксплуатировать больше, чем когда либо. Поворот в политике режима и его новая пропаганда совпали для трудящихся с ухудшением их участи.

Потому что страны центральной и восточной Европы были теперь отрезаны от Запада, в том числе и в экономическом плане, и их проблемы расширились.

Тогда стали говорить о бедности, как о "социалистической" добродетели. Больше не было доступа к шведскому углю? Не тут то было! Не прошло и дня как обнаружули "социалистический лигнит" и стали утверждать, что если в довоенной Венгрии Хорть игнорировал лигнит, то теперь будет по другому. Посколько лигнит был конечно более бедным горючим, чем уголь, положение не могло измениться к лучшему.

Центральная Европа имела всё же лигнит, но когда венгерские руководители стали утверждать, что обойдутся без импортного хлопка и станут его выращивать у себя, то их фанфаронство нисколько им не помогло в борьбе с климатом!

Все зарплаты, исключая те, которые выдавались редким привилегированным людям, связанным с властью, понизились. Подумаешь, какая разница для трудящихся если на заводах частные собственники были заменены рабочими, ставшими директорами!

Официальная задача этих режимов состояла в том, чтобы преобразить за 5 или 6 лет, в зависимости от местных обстоятельств, эти сельскохозяйственные страны в "страны железа и стали", как гласила пропаганда. Ввели стахановизм, с целью принудить трудящихся увеличить индивидуальную производительность. На заводах, в рамках так называемого "социалистического соревнования" требовали от каждого трудящегося, чтобы он бросил вызов другим. Нужно было умножить на два или даже на три свою норму производства - всё это должно было конечно делаться официально с энтузиазмом.

Узы диктатуры заставляли пролетариат молчать. Все общественные организации были в руках режима. Право бастовать было везде отменено. Трудящиеся были вынуждены использовать рабочую книжку и им было запрещено, под угрозой тюрмы, поменять место работы без разрешения. Рабочий, который не успевал выполнять норму, мог быть арестован под предлогом "экономического саботажа" или "политической вражды". Только в одной Венгрии было почти 145 000 заключённых по этому поводу в 1952 году.

Что до крестьян, то земли были коллективизированы силой в 1949-1950 гг. почти во всех Народных демократиях.

Как и при любой диктатуре, всё общество пострадало от неё. Любой человек мог попасть в тюрму за пустяк. Любой человек мог бояться того, что простой факт ворчания в очереди перед наполовину пустым магазином, нашептывание непочтительных речей, может его подвергнуть следующему опасному обвинению: "лить воду на мельницу" империалистического врага. Этот полицейский террор был могучим фактором национального объединения.

Этому факту примыкал другой, такой же важный по своим политическим последствиям: гнёт пользовался покровительством иностранной державы, СССР. Чувство национального угнетения накладывалось на чувство просто-напросто угнетения и его покрывало. Хотя большинство этих стран было знакомо лишь с диктатурой с давних времён, новые обстоятельства и политика сталинской бюрократии привели к тому, что СССР казался единственной причиной этого положения. Так как рабочие были в полном подчинении у "русских" и были отупевшими от работы и вели нищенский образ жизни; так как крестьяне видели, что у них отбирают недавно добытые земли; так как интеллигенция имела только право открывать рот, чтобы воспевать русских; так как все жили в недоверии друг другу, в боязни стукачей и полицейского надзора, то казалось, что всё зло от присутствия "русских" и что их уход положит всему конец.

Это центральное стремление к уходу "русских" было разделено также и руководящими кругами государства. Они то были конечно столь же антирабочими, сколько могли быть Сталин и его коллеги. Но это им не мешало с трудом терпеть опеку могучих хозяев Кремля, за исключением нескольких местных головорезов Сталина. И было постоянно необходимо руководителям советской бюрократии приостанавливать всеобщую тенденцию этих государственных аппаратов на пути к освобождению от этой опеки. Но несмотря на свою мощь, Сталин не мог их всех заменить офицерами НКВД или советской армии, чтобы быть уверенным в безусловной преданности своих исполнителей!

Уже в 1947 году, в Югославии, Тито держался особняком, отказываясь преклониться перед Сталином и опираясь на свой государственный аппарат, чтобы выйти из советского блока.

Сталинский террор ударил тогда и по самым высоким сановникам этих государств, подозреваемых в том, что они могут стать нечто вроде Тито. Генсеки компартий как Сланский в Чехословакии, президент венгерской республики, министры, находившиеся на первом плане как Райк в Венгрии и ещё много других были арестованы, часто их пытали и несколько среди них были расстреланы под обвинением "титизма".

Взрывчатая смесь кристализировалась таким образом в странах, подчинённых сталинской диктатуре, что разные стремления, поводы на восстание, которые иногда соответствовали противоречивым интересам, соединялись в националистической перспективе. Эта смесь скоро привела к взрыву.

Смерть Сталина и кризис в управлении бюрократии

Но в начале пятидесятых годов, как в Народных демократиях, так и в Советском союзе власти представляли себя социалистическими или коммунистическими, Они пользовались и злоупотребляли чарующим действием слов, тем же политическим пафосом, которые считали себя марксистскими. Они полностью претендовали на представительство рабочего класса и его интересов.

Чтобы это утверждать, советское государство могло воспользоваться по крайней мере своим происхождением, в связи с которым власть была пролетарской и созданой рабочей революцией, даже если уже давно как руководители СССР порвали с большевистским прошедшим и даже если бюрократия, которая узурпировала эту власть и присвоила себе её, стала глубоко антирабочей.

Но государства Народных демократий никогда не имели другого отношения с рабочим классом кроме угнетения.

Помимо фразеологии, контроль советской бюрократии над Народными демократиями также выражался путём экономических и социальных преобразований, которые были однородны во всех этих странах.

Большая часть национализаций в них была проведена правительствами, которые ещё нисколько не были правительствами Кремля. Но их завершение, планификация, монополь внешней торговли и пр. были оборонительными мерами против экономического влияния Запада в гласисе СССР. И если советская бюрократия не послужила бы акушёркой, то не было бы этой централизации в странах восточной и центральной Европы.

Но по сути дела, эти преобразования в то же время дали возможность руководителям национальных государств этой части Европы, чтобы предпринять экономическую политику, которая не была специфична Народным демократиям. Многие другие руководители нищих стран в мире, даже без присутствия или близости кремлёвской армии, разделяют с руководителями Народных демократий миф о национальной могучей промышленности - желание создать крупную тяжёлую промышленность, которая могла бы быть ключом, чтобы войти наконец в узкий круг богатых стран. И многие другие руководители нищих стран превратили эту мечту в кошмар для народных масс своих стран, не преобразив тем не менее их в действительно богатых и действительно развитых странах.

Для руководителей Народных демократий, эти преобразования, навязаны главным образом советской бюрократией, давали экономическую возможность, чтобы осуществить такую политику. Но они также предлагали ту речь, которая была нужна, чтобы оправдать эту политику и представить её во имя рабочего класса и получить военную поддержку, чтобы её провести.

Наверно трудящиеся этих стран не плохо смотрели на национализации, на планификацию. И было видно в следующих революциях против этих режимов, что они не хотели всё это затронуть и главным образом не хотели позвать бывших владельцев предприятий. Но пролетариат был социальным классом, как и крестьянство и наверно больше, чем оно, который должен был платить, и платить дорого, чтобы росли здесь доменные печи и химические заводы там.

В начале 1953 года, строй казался крепким. Сталин боготворился, был предохранён от обыденных людей импозантным культом личности и казалось, что он царствует над однородным ансамблем. Этот культ делал Сталина непогрешимым и вездесущим; он нуждался в большом количестве мелких бюрократов, на которых взваливали ответственность за ошибки хозяина после каждого изменения политики или ошибки. Но культ всё же оборонял всех представителей Сталина в Польше, в Венгрии, в ГДР или где-нибудь ещё, чье мастерство и социальное укоренение были намного ненадежнее.

Прекрасное единодушие за "отцом народов" было, по правде говоря, сковано суровыми кузнецами, которые не шутили с наказаниями. Полицейские методы, пытки, тюрмы и лагеря широко способствовали спаять угнетательный аппарат над каждым гражданином.

Этот угнетательный аппарат продолжал существовать пока кузнецы слепо применяли приказания шедших сверху. Вот, что составляло прекрасное орудие Сталина, который был силен тем, что он в прошедшем устранил старое поколение революционеров-большевиков по случаю глубокого отступления мирого рабочего движения. Он сумел навязать себя остальным бюрократам, чаявшим о власти и сохранить сплоченность.

И вот, 5 марта 1953 умирает Сталин. Вдруг всё даёт трещины. Сразу же, или почти сразу, тайная борьба, происходившая среди членов политического руководстсва Народных демократий стала, в нескольких из них, практически публичной. Руководители (которых вчера обоготворили если не богами, потому что это место было занято Сталиным, но по крайней мере пророками его) должны были иногда поделить своё место с другими. И стычки на верху аппаратов стали распространяться среди кадров среднего звена.

Но самое главное то, что только несколько недель после смерти Сталина разразились в рамках этих диктатур первые забастовки - массовые - и восстания.

Было бы слишком лестно Сталину если думать, что одно исчезновение его личности смогло причинить так много ущерба с точки зрения бюрократии. Смерть Сталина имела непосредственным последствием для лидеров Народных демократий, что больше не было, по крайней мере сразу, высшего судьи в Москве. Этот высший судья был в последнем счёте тем человеком, который отбирал руководителей, принимая во внимание их преданность СССР или, по крайней мере, как он её себе представлял.

Больше не было высшего судьи в Москве после смерти Сталина. На месте вождя, их было несколько и все были кандидатами-преемниками, все были конкурентами - Берия, Маленьков, Молотов, Хрущёв... Существовала теперь возможность для соперников во главе Народных демократий оспаривать арбитраж Молотова, прибегая к арбитражу Хрущёва, или наоборот. Это привело к дискуссиям между руководящими аппаратами Народных демократий и к некоторой национальной автономии в отборе государственных и партийных руководителей.

Итак тайный кризис управления в Москве имел последствий в этих странах, где он послужил катализатором многим социальным силам, которые в это время и под прикрытием кажущего монолитизма именрии, руководимой Сталиным сделали своё дело.

Несмотря на бюрократическое управление и на расхищение советской бюрократии, как только послевоенная реконструкция окончилась, Народные демократии познали неоспоримое экономическое развитие. Тем более, что мировая экономика в общем-то стала развиваться.

Увеличение богатств первым делом принесло пользу высшим слоям общества, всем высочкам, которые кружились вокруг или внутри государственного аппарата, но также и мелкой буржуазии и разным привилегированным прослойкам этих стран, которые начинали смелеть и требовать, сначало вполголоса, а затем всё громче и громче, чтобы государство, их национальное государство, им служило немножко больше - и "русским" немножко меньше.

И к тому же это развитие экономики имело другие последствия. Ибо 1953 год был тоже, в этот раз на Западе, годом начала нового развития рабочей борьбы. Когда экономика по-видимому улучшается, рабочий класс более побуждён к борьбе. Несмотря на железный занавес ясно, что большие изменения в сознаниях или в боеспособности пролетариата параллельно тогда развиваются по всей Европе. В Народных демократиях, по крайней мере, послевоенное восстановление было окончено и трудящиеся могли расчитывать на маленькое улучшение уровня жизни.

Режим им так часто говорил, в своём промышленном бреду, что все они - шахтёры, метталургисты, строители и пр. - несли надежду и будущее страны, что они стали думать, что столь необходимые люди как они должны иметь право на несколько прав. Итак, рабочий класс вдруг проявил свою деятельность в нескольких странах центрально-восточной Европы,

1953 год - рабочий класс выступает в Чехословакии и в ГДР

Началось в Чехословакии. Чехи и Словаки узнали в мае, что правительство намеревалось осуществить денежную реформу. Недоверчивое население быстро схватило в чём дело. Стоило только сделать расчёт, чтобы обнаружить, что эта простая реформа поведёт за собой увеличение цен на продукты питания, понижение зарплат и отчисление сбережений.

Магазины были сразу ограблены, тогда как рабочие комменторовали безостановочно на работе происшедшее. 30 мая 1953, в день опубликования приказа о реформе, некоторые рабочие перешли к действию и начали бастовать.

В Плзене, рабочие бывшего завода Шкода, ставшим "чудесным заводом им. Сталина" забастовали, заняли завод и организовали демонстрацию из 5 000 рабочих, которая отправилась в сторону горсовета. К ним присоединились, некоторое время спустя, студенты и даже солдаты. Так как местная полиция по-видимому питала симпатии к демонстрантам, то армия была выслана, чтобы очистить завод им. Сталина. Комендантский час и затем военное положение были объявлены и Плзень остался отрезанным от страны в течении нескольких дней. Движение остановилось на этом, но на многих других заводах страны ритм производства не достигал два месяца спустя ритма, существующего до волнений.

Две недели спустя, рабочие восточного Берлина начали бастовать. Они работали на престижной и большой стройке, находившейся на Шталиналлэ - 4 километра длины -, которую радио и пресса воспевали каждый день.

12 июня, узнав о том, что трудовые нормы будут повышены на 10 %, рабочие южной стройки собрались во время перерыва и, после бурного коллективного обсуждения вопроса, решили больше не работать. В тот же день, насмешка судьбы, Нойес Дойчланд, официальный орган режима ГДР, описывал вдоль и поперёк забастовку, которая образовалась среди рабочих на стройке западного Берлина и газета напоминала "великую традицию берлинского строительного дела". И вправду, то были те же традиции, что и на Шталиналлэ!

Затем, 15 июня, рабочие блока номер 40 также начали бастовать. 16 июня, рабочие южной стройки и блока номер 40 соединились, чтобы понести петицию. Маленькая демонстрация из 300 рабочих образовалась в 9 часов. В 11 часов, демонстрация разраслась до несколько тысяч рабочих, может быть до 10 000. И они пошли к зданию правления правительства требовать встречу с Ульбрихтом, генсеком партии и главным руководителем режима. Не он показался, но политбюро немедленно уступило и объявило, что оно отказывалось от повышения норм.

После отступления власти, забастовка приняла другой размер. Рабочие, осмелевшие своей легкой победой, хотели больше, но не знали именно что. Рабочий предложил организовать на другой день всеобщую забастовку. Свидетель рассказывает: "В течении нескольких минут колебания, никто не просил слова. Наконец, механик поднялся в свою очередь на трибуну: "Подождём ещё полчаса. Если Ульбрихт и Гротеволь не явятся, то мы пойдём в рабочие районы и призовём к всеобщей забастовке на завтра". Вначале, все оценили. Может быть потому, что люди не поняли с какой скоростью порядок вещей изменился по сравнению с тем, что было некоторое время до этого. Но через секунду нашлись люди, которые спорили с пылом о забастовке. И самые молодые ещё не знали, что такое всеобщая забастовка".

Это было в своём роде бегство вперёд. Но так как забастовка была запланирована, то рабочие наиболее передовые постарались это дать знать. Они обратились к американскому радио западного Берлина. Американские власти отказались прочесть их сообщение, но распространили весть об этой забастовке, указывая требования бастующих:

- возвращение к прежним нормам,

- понижение цен в государственных магазинах,

- свободные выборы и закрытое голосование,

- отсутствие санкций против бастующих.

Призыв был услышен всеми. На следующий день, 17 июня, 300 000 или 400 000 трудящихся стали бастовать, разбросанных по 270 городам ГДР, если не больше. Размах движения был впечатляющим. Все бастующие выбрали первым делом стачечные комитеты. В некоторых городах, они создали центральный совет рабочих, который был их властью. Но к вечеру, почти все демонстрации превратились в стычки.

Советская армия совершила интервенцию в Берлине и в Магдебурге. Её танки заняли Шталиналлэ. Это был конец насильственного движения, хотя "итальянские" забастовки ещё продолжались, чтобы добиться освобождения арестованных трудящихся.

Рабочие строики, которые были авангардом движения, сумели взять инициативу для расспространения движения на всех трудящихся восточного Берлина. А затем, исходя из этого они сумели обратиться ко всем трудящимся ГДР. Правительство отступило. Они стали за несколько часов фактическим руководством всех рабочих восточной Германии. Успех всеобщей забастовки, которую они организовали, как бы выбрал их в качестве руководителей.

Рабочие восточного Берлина сразу же соединили экономические и политические требования. Из-за того, что не было политических перспектив более точных и более широких, они не сумели пойти дальше. Но они показали, что они были главной силой, способной расшатать режим.

Кризис распространяется среди интеллигенции и компартий

После событий в Плзене и в восточном Берлине казалось, что снова стало тихо со стороны рабочих. В действительности тишина не была полной, потому что трудящиеся продолжали оказывать своё давление на заводах. И к тому же они испугали все правительства и дали надежду на общественные изменения многим людям.

Но в центральной Европе как здесь, когда трудящиеся снова начинают работать, то их больше не слышно. Зато стали слышны с этого момента те, чья профессия состоит в том, чтобы их слушали, чье призвание состоит в том, чтобы быть общественными и чьи выступления эффективны - писатели, музыканты, преподователи, актёры, журналисты... Одним словом - интеллигенция.

Наиболее видные из членов интеллигенции соблюдали за последние годы глубокое молчание, что касается диктатуры и страданий народа. И для нескольких из них, когла они не молчали, то лучше бы было, чтобы они замолчали. Ибо когда они говорили, то это было только, чтобы восхвалять режим.

Режим их оплачивал, одни примыкали к режиму, другие делали вид или, просто живя в высших сферах общества, в взаимном проникновении с высшими сановниками, они не видели и не хотели видеть то, что происходило внизу.

После 1953 года с его рабочими спышкими, некоторые из наиболее видных писателей стали размышлять и требовать реформ. Они непосредственно выражали чаяния, требования интеллигенции в самом широком понятии этого слова и также мелкой буржуазии, которая как и трудящиеся хотела разжать немножко тиски диктатуры, воспользоваться минимумом свободы. Они желали конкретно иметь право писать, путешествовать, говорить, читать и просто... мыслить.

Это волнение проявилось в Польше выпуском и увеличивающимся успехом журнала По просту в 1954 году. Он давал повод на всё более и более открытом дебате о новой форме социализма. На столбцах журнала писали о неудачи коллективизации, обсуждали организацию экономики и общества.

В Венгрии, аналогичное волнение образовалось в Союзе писателей. Писатели, среди которых можно было встретить премированных Сталинской премией и некоторых других такого же масштаба, всё более и более открыто оспаривали право партии контролировать то, что они пишут или то, как они думают. И это волнение находило отзвук по всей лестнице госаппарата, то есть среди нескольких из самых высокопоставленных лиц государственного аппарата, одни ещё при власти, другие на время удалённые от неё. Они сами хотели, чтобы государство получило немножко больше независимости по отношению к "русским".

Весь госаппарат был подстрекаем во всех Народных демократиях центробежными силами.

В министерствах, в армии, в полиции, в том числе и в их руководстве, существовало скрытое желание о том, чтобы представители СССР меньше вмешивались, а по возможности вовсе не вмешивались во внутренних делах государства. Эти тенденции получили коллосальную поддержку в 1955 году по случаю сенсационной реабилитации кремлёвскими руководителями Тито - то есть, самого символа несогласия с советским захватом. Слияние и взаимодействие между интеллигенскими кругами, желающими либерализации режима, членами и руководителями государственного аппарата, которые желали больше независимости для государства начали тогда образовать в Польше и в Венгрии оппозиционно настроенную фракцию в самой партии и в самом государственном аппарату. Ох, они это сделали очень осторожно из-за страха реакции местных диктаторов или СССР, но и также из-за страха перед массами.

Эти реформаторы компартий, даже те, которые впоследствием стали более радикальными в своих требованиях, всегда сохранили глубокое недоверие массам. Они ни в коем случае не хотели, чтобы массы вмешались в реформы, которые эти реформаторы проектировали.

Это выразилось в Польше в расширении связей, сотканных между интеллигенскими оппозиционно настроенными кругами, Гомулкой и высокопоставленными сановниками партии, которые его окружали. Гомулка был бывшим генсеком компартии, которого отстранили от власти в 1949 году и который, с тех пор, числился в резерве и слыл представителем более национальной политики для польского государства.

Те же связи образовались в Венгрии в пользу Имре Надь. Надь, также старый сталинист, жил и выжил в Москве вопреки всем сталинским чисткам в то время, когда он был эмигрантом. Он также был министром сельского хозяйства сразу после войны, затем министром внутренних дел. Он также был отстранён некоторое время до того, как в 1953 году его назначили премьером, что в то время прослыло как в своём роде полупоражением тогдашнего диктатора, Ракоши.

Итак начиная с 1953 года, открыто выражались три силы, чьи интересы сталкивались осознанно ими или нет, и чьи столкновения царствовали в данном периоде, также как они продолжали царствовать в более скрытой форме с тех пор: 1. советская бюрократия, 2. сторонники национальных государств, которые то опирались на мелкую буржуазию, то нет, 3. пролетариат.

Советская бюрократия старалась одновременно препятствовать всякому пролетарскому автономному движению, опираясь на руководящие прослойки национальных государств, но и также старалась помешать этим национальным государствам улизнуть от её влияния.

Сторонники национальных государств старались улизнуть от этого влияния. Но помимо того, что они были тесно контролируемые советской бюрократией, им нужна была её поддержка, чтобы предотвратить пролетарские силы, как только эти силы больше не довольствовались быть простой поддержкой в распрях между местным государством и Москвой. И ещё был пролетариат!

1956 год в Польше - трудящиеся идут по стопам Гомулки

Событие во внутренней политика СССР вновь послужило в 1956 году катализатором. Никогда секретный доклад так не нашумел, как доклад Хрущёва на XX съезде КПСС. В некоторых Народных демократиях как в Польше само руководство партии прочло полностью этот доклад перед кадрами партии, что давало возможность уйти от опеки вчерашнего СССР, не будучи в силах уйти от опеки теперешнего СССР. В других странах центральной Европы, доклад остался секретным, но в качестве секрета полишинеля.

Разоблачение культа Сталина послужило аргументом, чтобы разоблачить культ маленьких местных Сталинов, и волнение охватило на это раз, по крайней мере в Польше и в Венгрии, всю интеллигенцию.

К тому же, в Польше тогда объявили реабилитацию бывшего руководства компартии, которое было разогнано Сталином в 1938 году. Вдруг эти руководители, которые в своём большинстве были физически ликвидированы, больше не представлялись как зловещие троцкистские заговорщики, но как жертвы Сталина. К всему этому прибавилось, между тем, смерть местного диктатора, Биерута.

В 1956 году, прошло только лет десять с тех пор, как окончилась война и ещё меньше того с тех пор, как сталинистский режим стал единственным рулевым. Компартия считала ещё в своих рядах активистов, которые верили в коммунизм и были преданы задаче, которую они думали выполнять. Они конечно понимали, что существует пропасть между официальной пропагандой и социальной действительностью в Польше. Но в окружении расцвета, который тогда имел преимущество, они всё же питали надежду, что накажут виновных, и что поправят, что было плохим. Многие подумали, что партия возродится и станет снова настоящей компартией.

Это движение, которое было названо ревизионистским, имело также влияние и среди некоторого числа рабочих активистов как на автомобильном заводе Зеран, недалеко от Варшавы, в частности молодой человек лет 25, Гозджик, который ставил себе задачу побороться со склерозом, охватившим партию, чтобы она вновь приобрела доверие трудящихся.

Касательно правительства, то в июне 1956 года оно ещё ограничивалось обещаниями и полумерами. В это самое время, сам рабочий класс неожиданно ворвался на сцену со своими требованиями.

Ничего не менялось в трудном положении рабочих. Их недовольство разразилось на заводе Зиспо в Познане в тот самый момент, когда там была международная выставка. Рабочие объявили "итальянскую" забастовку в качестве предустережения: "за словами должны последовать действия", говорили они. В четверг 28 июня, они объявили полную забастовку, к которой примкнули сразу же все трудящиеся города. Бастующие говорили нерешительным активистам партии: "примкните к нам, так как вы всё равно ничего не можете сделать против нашего движения". Требовали хлеба, но также и свободу и демократию. Были следующие заявления: "мы больше не хотим быть рабами", "долой лжекоммунизм".

Рабочая демонстрация, не находя никакого собеседника, с кем бы вести переговоры, аттаковала официальные здания. Началось восстание. Правительство выслало танки и войска, и произошло кровопролитие. Порядок диктатуры был восстановлен в Познане в субботу 30 июня.

Познань остался изолированным. Но опасность была большая - огонь мог вновь запылать в любом месте и даже распространиться. Это послужило сигналом бедствия для польских властей конечно, но также и для вождей других Народных демократий, не говоря уже о правящих кругах СССР.

Все люди примыкающие к аппарату власти, те, которые слыли сторонниками Москвы как и люди близкие к "национальным коммунистам" - как их определяли -, все стали готовить возвращение к власти лица, которое им казалось нужным человеком - то есть Гомулка.

Надо сказать, что в отличии от руководителей других Народных демократий, руководители Польши, даже в самые мрачные годы диктатуры, проявили некоторую солидарность между собой по отношению к Сталину. Не только они никогда не согласились ликвидировать Гомулку и вместе с ним националистический миф, который он олицетворял, но они даже не порвали отношения с ним. Тогда как Сталин требовал его головы, сама политическая полиция Польши замедляла настолько действия по этому поводу, что Гомулка был всё ещё жив, когда Сталин умер. Сразу после познаньских событий его коллеги реабилитировали его и вновь зачислили в партию.

Популярность, которую приобрёл Гомулка должна была послужить всем польским руководителям. Так как он был наименее скомпромитированным из них, то они воспользуются им, чтобы его выдвинуть на первый план и дать массам думать, что он воплощает настоящие перемены.

В то же самое время, эта политическая мера должна была дать возможность использовать доверие масс Гомулке в качестве аргумента в прениях с представителями СССР, чтобы получить от них более широкую независимость на уровне национального государственного аппарата.

Чтобы достичь это, им нужно было убедить Хрущёва, что он в действительности может положиться на этого человека, который ещё вчера был изгнанником. Им нужно было убедить его, что в настоящее время тот человек может их всех спасти от масс.

Пленум ЦК, который назначили на 19 октября, открылся в напряженной атмосфере. Советские войска расквартированные в Польше направлялись в сторону Варшавы. Слухи шли о перевороте. И в тот же день самолёт, прилетивший из Москвы, привёз самого Хрущёва в сопровождении цвета советских лидеров, в том числе и армии. Намечалось обсуждение.

Варшавская партийная организация, предводившая партийную организацию завода Зеран и группировку По Просту, находилась в чрезвычайном положении, чтобы оказать поддержку Гомулке и его друзям, в случае она понадобится. Рабочая организация Гозджика, как только она была информирована о случившемся, мобилизировала трудящихся крупных предприятий, в том числе и в провинции. Население Варшавы не спало в ночь с 19 на 20 октября 1956, в драматической атмосфере.

20 октября, утром, советские руководители уехали. Они соглашались принять Гомулку. Они также согласились отозвать в СССР советских офицеров, которые обеспечивали значительной частью командого состава польскую армию.

Несмотря на наружность этого дела, Хрущёв нашёл это выгодным для себя. Конечно он сделал компромис, но ради того, чтобы спасти самое главное. Ибо самое главное было сохранение власти в том виде, в каком она существовала, а Гомулка хотел этого также как и он. Эти две власти имели между собой отношения хозяина и подчинённого, это правда, но в связи с тем, что рабочий класс был мобилизован, их цели и их основные интересы были общими, также как и сейчас это повторилось с Ярузельским и Горбачёвым.

Тем не менее, польское руководоство могло считать, что оно сумело провести свою политику, так как Хрущёв в конце концов согласился предоставить некоторую автономию. В этом смысле, польский Октябрь был в действительности победой приверженцев независимости польского государства над советской бюрократией.

Эта победа была осуществлена мобилизованными трудящимися, так как их давление было решающим фактором, но она не была одержана ни для трудящихся ни в пользу их интересов. "Надо - говорили Гомулка и за ним все те, которые говорили во имя движения - прежде всего быть хозяевами у себя. Что касается остального, то об этом после".

Некоторое время трудящиеся питали иллюзии за счёт нового правительства. Они устраивали овацию Гомулке во многих митингах, организуя параллельно советы рабочих в большом количестве заводов по всей стране по примеру варшавских заводов.

Но все политические силы старались подхалимствовать Гомулке, которого прозвали отцом мифического "польского пути к социализму". Конечно никого не удивит тот факт, что кардинал Вышинский, как только он был освобождён из тюрмы, наставлял трудящимся необходимость вернуться к рабочим местам и приняться за работу. Но группировка По Просту и интеллигенты, которые образовывали то, что назвали "Октябрьской молодёжью" и которые связались с рабочими и завоевали влияние среди них, тоже стали кадить Гомулке за то, что он отвоевал уступки со стороны Хрущёва. Эти интеллигенты, которые охотно рисовались как наставники трудящихся, не только никогда их не подготовили к мысли, что национализм является опасным, но они ещё всегда, систематически и тщательно оставались на уровне национализма.

По Просту мог тогда объявить, что все основные требования т.н. "Октябрьских левых" были осуществлены. Эти люди были в глубине души солидарными с правительством Гомулки, а не с трудящимися. В конце концов их роль состояла в том, что они были активистами стороны Гомулки, то есть они служили приводным ремнью, если не коммисионером на службе у власти.

И всё же глубокое презрение, которое Гомулка питал к трудящимся, выразилось без сусального и быстро. Их требованиям он сразу ответил польским нет на всё: "Хватит с демонстрациями, хватит с собраниями. Снова трудитесь!" Рабочие советы должны были служить только улучшению производства - производить дешевле и намного больше товаров надо было.

Польские трудящиеся были политически беспомощны в такой ситуации. Они демобилизовались и рабочие советы быстро исчезли.

В качества символа о падении движения можно дать пример рабочего активиста Гозджика, о котором уже шла речь. После того, как он был сфотографирован прессой рядом с Гомулкой, он был, как раз месяца два спустя, снят со всех постов и должностей в партии, и его попросили покинуть завод. Он себя не узнал в том, как Гомулка сухо приказывал рабочим вернуться к своим местам эксплуатируемых. И 25 лет спустя, он заявил ради Леха Валенсы: "Ты дошёл до самого места, на котором я остановился. И я не знаю, что нужно потом делать".

Что нужно было делать после этого - или вернее, к чему надо было подготовить до этого - заключалось в том, чтобы предостеречь рабочих от Гомулки и его сподвижников, чтобы рабочие приняли участие в общем движении, но ради только своих классовых интересов. Никто не нашёлся даже среди уполномоченных "Октябрьских левых", чтобы поведать это рабочим активистам типа Гозджика, ни тогда, ни с тех пор.

И сам Гозджик воплощал это политическое замещательство польских рабочих активистов, когда он говорит, что рабочие никогда не должны "сесть за рульём не своей машины". К сожалению, если польские трудящиеся сели в 1956 году в машину другого, то есть в машину Гомулки, то они как раз не водили машину. В том-то и вся проблема,

Эти трудящиеся, эти активисты ограничились водить машину для человека, который станет диктатором и душегубцем рабочих.

Гомулка не был также более признательным и интеллигентам, которые помогли ему взять власть. Их очень быстро стали преследовать, По Просту был запрещён. Большинство из политически выживших найдут через несколько лет "польский путь к спасению"... у церкви.

Рабочее востание в Венгрии и переход интеллигенции в оппозицию

Как и в Польше, разоблачения Хрущёва на XX съезде КПСС побудили венгерских интеллигентов поднять голос. Только в Венгрии Ракоши - каждому своё - оставил для одного себя "десталинизацию". Итак, царствуя под своими портретами, Ракоши затронул "культ личности". Он, который послал Райка на эшафот, свалил ответственность за его смерть на одного из своих сбиров.

Тем не менее, шайка Ракоши руководящая партию больше не могла заставить замолчать путём террора тех писателей, которые всё больше и больше резко критиковали. Эти писатели находили всё больше и больше поддержки в партии. Но был новый факт. Широкий круг читателей увлекался смелостью писателей. Их венгерская Литературная газета пользовалась большим успехом при каждом издании и номера её продавались потом на чёрном рынке.

Помимо свободы слова, которую требовали писатели, часть населения стремилась к свободе во всех отраслях общества. Особенно студенты посещали дебаты, организованные кругом им. Петефи, который был основан несколько месяцев до этого партийными интеллигентами. В июне 1956 года, руководство партии больше не контролировало собрания круга им. Петефи. Слишком много людей уже ворвались через пролом сделан писателями.

Дебат 27 июня 1956, организованный кругом привлёк несколько тысяч людей и продолжался до 4-х часов ночи. Руководство партии испугалось. Следующее собрание было отложено до октября и исключили из партии двух писателей. Сторонники Ракоши применили классический манёвр, состаявший в том, чтобы провести на заводах резолюции осуждающие "этих агентов буржуазии". Но рабочие стали требовать, чтобы им сообщили речи писателей с целью составить себе мнение собственным образом. В городе Чепель рабочие използовали этот случай, чтобы потребовать расчёта от уполномоченного партии о том, как подсчитывались их зарплаты. Далеко уже ушли люди от дискуссии об основательности сталинистских критериев в литературе!

17 июля, осуществилась всё же перемена во главе государства. Ракоши был отстранён от власти и заменён Гере, бывшим шефом ГПУ в Испании в 1936 году, самым близким холопом Ракоши.

Партийная оппозиция стала ратовать за возвращение Имре Надь к власти. Его сторонники также потребовали реабилитацию Райка, которого они представляли в качестве символической фигуры национального коммунизма. Гере уступил в этом и, 6 октября, торжественные похороны Райка привлекли десятки тысяч людей.

Оппозиционнное настроение распространялось и среди студентов. Волнения начались в Сегедском университете, на юге страны, и скоро затронули Будапештские вузы. Новости приходившие из Польши, где советсие лидеры казалось бы отступили, подкрапляли оптимизм студентов.

22 октября вечером, митинги образовались во всех столичных университетах. Все недостатки режима были разоблачены. Рабочие начали приходить на митинг организованный в Политехническом институте, чтобы послушить дебаты. Представители союза писателей пришли предложить организовать демонстрацию на другой день в знак солидарности с Польшей. Мысль была принята с энтузиазмом. Требования были письменно изложены в 16 пунктах, которые скоро стали известными. Они составляли зачаток программы, которую можно было резюмировать в трёх словах - свобода, независимость и демократия. Студенты требовали возвращения Надь к власти, свободных выборов тайным голосованием, отозвания советских войск и опубликования коммерческих договоров с СССР, свободы забастовки, пересмотра рабочих норм и пересмотра системы обязательных поставок для крестьян.

Вдохновители круга им. Петефи также призывали на демонстрацию, но они были особенно озабочены о том, чтобы она не окончилась открытым столкновением с режимом. Поздно ночью, студенты проявили лихорадочную деятельность, чтобы вся столица узнала, и в том числе заводы, о "16 пунктах", которые были приняты во время митингов.

Венгерский рабочий класс выходит на сцену и захватывает оружия

23 октября, листовки со "16 пунктами" были везде расклеяны на стенах и на деревях. Прохожие недоверичиво и восхищено читали вслух: расформирование политической полиции, свободные выборы, уход советских войск...

Тревога охватывала властей. Они позволили сначала демонстрацию, затем её запретили и кончили тем, что её позволили. Радио распространяло эти смущенные полные перемены политики власти. Во всяком случае шествия уже образовались до конечного дозволения. Они концентрировались и образовали столпище из 10 000 людей.

Демонстранты водрузили венгерские флаги, с которых были содраны герб и эмблемы режима. Они осмеливались критиковать "русских" шуточным тоном: "надоел самый возлюбленный гость после 12 лет". Демонстрация интеллигентов и студентов оканчивалась. Уже часть демонстрантов возвращалась к университетам.

И вдруг то, что могло остаться бесперспективной студенческой демонстрацией преобразилось в демонстрацию с совсем другим социальным характером. В самом деле, как только конторы и заводы окончили свой рабочий день, тысячи и тысячи трудящихся нахлынулу на центр города, не боясь репрессии. Огромная толпа трудящихся парализовала всё движение. Кричали вовсю: "Пусть русские вернутся к себе! Вся власть Имре Надь!"

Их скоро было 200 000 перед парлементом требующих, чтобы Имре Надь держал речь. После несколько часового ожидания, он наконец стал говорить. Но он разочаровал. Он обещал, что всё будет разрешено переговорами в рамках партии. Затем он попросил слушателей разойтись по домам.

Покидая парламентскую площадь, некоторые трудящиеся бросили новый лозунг: "Завтра будем бастовать!" Демонстранты оставались в большинстве на улице. Они неясно чувствовали, что можно наконец что-то изменить при том условии, что все останутся вместе на улице.

Утром 23 октября, писталеи и партийная оппозиция мечтали о тихой демонстрации, исполненной почтения к общественному порядку, чтобы нажать на Гере и Хрущёва и добиться возвращения Надь и некоторой национальной независимости, так как это только что произошло в Польше. Но трудящееся население так хорошо и так массово откликнулось на зов интеллигентов и студентов, что в тот же вечер занимали первый план на сцене. И никто больше не мог их контролировать. Всё положение начинало опрокидываться, потому что трудящиеся были на улице и имели за собой количественность.

Гере должен был держать речь по радио в восемь часов вечера. Демонстранты ожидали от него, что он объявит большие перемены. Одержат ли они верх как в Варшаве?

Речь Гере имела то же воздействие на демонстрантов, что и холодный душ. Он вновь подтвердил резким тоном привилегированные отношения между Венгрией и СССР. Он обозвал демонстрантов "фашистской сволочью". Он предупреждал, что режим не будет знать перемен под уличным давлением.

Теперь не могло быть и речи расходиться по домам ничего не получив. Часть демонстрантов примкнула к нескольким сотням молодых людей, которые уже весело обрушились на коллосальную статую Сталина. Молодой рабочий принёс на место происшествий сварочную систему. "Символ тирании и деспотизма" смог наконец быть опрокидан на мостовую. Каждый захотел унести с собой кусочек трофея. Одии сапоги Сталина остались на подставке.

В то же самое время, в другом районе, демонстранты собирались перед зданием Радио. Они кричали "Долой Гере!" и требовали, чтобы прочли по радио все "16 пунктов". Им надоела ложь. Надо было жать знать всей стране о требованиях Будапешта. Но ответсвенные лица Радио увиливались. Делегация студентов сумела через некоторое время войти в здание, но она не выходила. "16 пунктов" всё же читались по радио. Толпа росла на узкой улице, вдоль которой помешалось, и чувствовала себя поруганной. Демонстранты были тогда в своём большинстве трудящимися и матерями. Вдруг агенты тайной полиции вышли бегом из здания и стали стрелять по демонстрантам во все стороны. Из окон здания, другие агенты разрядили свои автоматы по толпе.

Десятки людей были убиты. Известие о происшедшем быстро распространилось по всему городу: "Тайная полиция убивает людей перед Радио". Новые демонстранты сразу подоспели, решившись дать отпор, во что бы то ни стало, этой гнусности. Танки и грузовики венгерской армии, которые были высланы на место происшествий, были окружены толпой, которая призывала солдат в свидители на резне, произведённой тайной полицией. Старый рабочий вскочил на грузовик и начал декламировать стихотворение известное в Венгрии "Не стреляй, мой сын, потому что я тоже буду в толпе". Солдаты поколебались на одно мгновение, затем примкнули к демонстрантам. Трудящиеся старались везде и методически перенимать солдат. Они находили слова, чтобы их убедить: "Ты сын крестьянина, твой отец думает наверно, что всё к лучшему на ферме? Тайная полиция - сплошь убийцы, наши враги являются вашими". Оружтя стали переходить от рук солдат до рук демонстрантов. В течении ночи, венгерская армия разлагалась при контакте с населением. Индивидуально или маленькими группами, солдаты переходили в лагерь восстания.

Так как в настоящее время начиналось восстание. И это просто по собственной воле трудящихся, когда захотели дать отпор убийцам тайной полиции, вооружаясь и привлекая солдат на свою сторону. Для трудящихся нужно было найти оружие, это было естественной необходимостью, диктуемой ситуацией. Солдаты, которые находились на месте происшествий дали им первое оружие и демонстранты достали другое, отнятое у тайной полиции. Но уже рабочие промышленных районов Чепеля, Уйпешта и т.д.приезжали целыми грузовиками. Их руки не были пустыми. Они объехали склады, заводы ВПК и казармы, чтобы доставить оружие и боеприпасы.

Итак, без ничьей инструкцией, без умышленного намерения, трудящиеся сделали быстро необходимое: они разложили армию, убедив солдат не драться, они вооружились, они перебросили дополнительные "войска" туда, где разыгрывалось действие перед зданием Радио.

Вооружённый рабочий класс! Было чем испугать всех руководителей режима, в том числе и Надь! Все расчёты, все подсчёты партийной оппозиции были расстроины, подметены сильным и решающим выступлением рабочего класса. Эволюция "на польский лад" со строгим обрамлением массы рабочих казалась безповоротно утрачена понапрасну.

ЦК партии собрался ночбю спешно, чтобы принять целый ряд решений. По мере того, как проходили часы, стало очевидным, что не надо было больше расчитывать на тайную полицию, чтобы спасти режим. Решили обратиться за помощью к советской армии. Гере вцепился в свой пост генсека партии, но Надь был назначён во главе правительства.

Он был единственной личностью, которая была популярной в какой-то степени. Расчитывали на то, что можно будет положиться на иллюзии народа на его счёт, чтобы он стал соблюдать порядок. Это была попытка снова осуществить план Гомулки. Но эта попытка делалась слишком поздно, во всяком случае, чтобы противодействовать восстанию. Трудящиеся захватили врасплох всех вооружаясь.

Правительство зря зовёт на помощь советские войска

24 октября, в четыре часа ночи, первые колонны советских танков въехали в столицу. Гере и его коллеги расчитывали на демонстрацию сил, чтобы испугать людей и принудить их расходиться по домам. Результат был обратным. Появление танков галванизировало население в прямом смысле этого слова. Оно дало новый порыв восстанию. Трудящиеся оккупировали улицу со вчерашнего вечера. Они всё же не очистят её, потому что советские танки бороздили город! Они сразу нашли нужные отражения удара. Они построили баррикады. Они разлили масло на мостовые, чтобы гусеницы броневиков скользили. Ученики и даже школьники, бок о бок со студентами, нападали на танки с гранатами и молотовскими коктейлями. Даже люди, которые не принимали активное участие в движении, проходили мимо танков с видом королёвского равнодушия.

Если отряды рабочих боролись в центре Будапешта, то остальная часть рабочего класса приняла участие в движении другим образом в утро 24 октября. Сцена его выступления - заводы. Везде решились на забастовку, организовывали рабочую милицию, кропотливо изучали все проблемы заводв - нормы, низкие зарплаты, чрезмерная иерархия зарплат, и т.д.

Ещё не было связей между коллективами разных заводов. Не было директив кого-либо и всё же забастовка была всеобщей и распространялась по всей стране. И из всего кипения дискуссий в рядах рабочего класса, скоро родились рабочие советы.

Радио просило слушателей поставить радиопередатчики перед открытыми окнами, чтобы восставшие услышали призывы правительства сложить оружие. Тон этих призывов был поочередно умоляющим и угрожающим. Представители церкви, бывших партий, профсоюзов, круга им. Петефи заменяли друг друга на волнах, но число молодых людей и рабочих всё росло в центре столицы, чтобы принять участие в борьбе.

Настроение советских солдат испытывало последстия этого и стало заметно, что многие танки избегали бои. В своём большинстве эти солдаты были расквартированные в Венгрии и имели возможность встречаться с населением во многих случаях. И эти молодые люди и эти рабочие, которые героически дрались за "другой социализм", ничего не имели общего с "фашистами", которых солдаты должны были раздавить по приказанию своих офицеров.

Трудящиеся боролись со своей стороны против военной интервенции, не будучи одушевленные слепым антирусским чувством. Они старались нетрализировать и даже убедить советских солдат перейти на их сторону.

Были случаи братания между воссташими и советскими солдатами. Одни только отряды тайной венгерской полиции продолжали бороться с ожесточением. 25 октября, соивчивая перестрелка между тайной полицией и советскими танками, чьи танкисты беседовали с толпой, причинила настоящую бойню толпы, которая столпилась перед парламентом.

Правительство не сделало малейшего намёка на эту бойню, но сделало маленькую уступку, удаляя Гере из поста генсека партии. Янош Кадар его заменил. При Ракоши, Кадар был сначала министром внутренных дел, затем был арестован, его пытали и посадили в тюрьму. Он слыл реформатором, как и Надь.

Это осталось без последствий для боев. Сила движения была настолько велика, что 26 октября танковая часть венгерского полковника Малетера перешла на сторону восстания. Префект будапештской полиции, Копачи, придерживался осторожного нейтралитета, стараясь не исапользоваться своей полицией на подавление восставших, но также умудряясь её оберегать от заразы восстания. Революция казалась сильнее в связи с этими обстоятельствами. Но в политическом плане, эти присоединения представляли большую опасность для рабочего класса. Если Малетер оказался на стороне национального восстания против "русских", то он не был на стороне пролетариата.

Малетер, Копачи и многие другие, которые выбрали Надь в качестве вождя, были кандидатами на перестройку национального государственного аппарата, который стал бы таким же реппрессивным по отношению к трудящимся. Революция открывала много возможностей рабочему классу, но и также этим людям. И в конце концов всё зависило от того, кто будет в силах взять на себя политическое руководство революции.

Рабочие советы имели власть, хоть не официально

Во всей стране расцветали советы рабочих и революционные комитеты. Эти советы и эти комитеты разоруживали политическую полицию и захватили власть в данном городе или иногда во всей области.

Несколько копонентов наверно сыграли роль в создании советов рабочих. Наиболее старые трудящиеся ещё помнили опыт революционных рабочих советов, созданных в 1919 году. В глазах трудящихся, пример югославских советов казался притягивающим. И к тому же был призыв руководства профсоюзов их создать. Поскольку партия распалась, то правительство пробовало этот вариант, чтобы вновь приобрести влияние на заводах.

Не важно происхождение советов. Движение рабочего класса было достаточно клубоким, чтобы трудящиеся не довольствовались тем, что эти органы имели неопределённое право контроля над управлением заводаов. Они захватили форму советов, чтобы сделать их классовыми органами, огранизующими вооружённые отряды, всё более и более принимая участие во всех сферах общества.

Посредством советов, трудящиеся установили зачаток рабочей власти. Этот характер был особенно ясен в провинции. Советы играли там большую роль нежели в Будапеште, где находилось правительство.

Они очнеь часто объединялись в федерацию между собой. Они заменяли государственную администрацию, которая была в полном растворении, в частности что касалось продовольственного снабжения как и привести в действие коммунальное обслуживание. В Мишкольце - промышленный центр на северо-востоке страны - рабочий совет имел авторитет над всей областью Боршода. Он приобрёл мощную радиостанцию, с которой он обратился к всей стране, твёрдо защищая свои требования и не приберегая свою критику по отношению к правительству Имре Надь. Он также вёл переговоры с советским командованием.

Ситуация была парадоксальной. Против советской армии существовала одна только сила - вооружённые рабочие. Эти рабочие начали восстание, они разложили венгерскую армию, они постарались сломать советскую армию, они себе дали материальные и организационные средства - свои советы -, чтобы управлять революцией. Только они не хотели руководить этой революцией. Им казалось совсем естественным, что кто-нибудь другой должен руководствовать - Надь или другое лицо. Они ни на секунду не сообразили, что законность власти могла быть полностью в их руках.

И тем не менее трудящиеся полностью расчистили почву, чтобы это осуществить. Но им нужно было бы пройти последний этап - взять сознательно власть. И никто не нашёлся в рядах рабочего класса, чтобы сказать трудящимся, что им, а не кому-нибудь другому предстоит воздвигнуть власть, представляющую народные массы. Никто тоже не нашёлся, чтобы это сказать среди интеллигентов и активистов, которые ратовали за социализм и за коммунизм.

Лучшие из них хотели искренне, чтобы революция развернулась до конца, но они недостаточно доверяли трудящимся, чтобы им сказать: "Не останавливайтесь на пути, не то вы всё потеряйте. Если вы не возьмёте власть, то вся энергия, весь героизм, которые вы проявили, окончательно будут потрачены понапрасну. Вы сломали государство. Не дайте времени кому-нибудь выстроить новое государство против вас. Власть у ваших рук. Возьмите её. Вы уже имеете классовые органы, чтобы управлять и вы имеете оружие, чтобы её защитить."

Нет, даже интеллигенты и активисты наиболее радикально настроенные оставались реформистами. Они были способны конечно бороться с оружием в руках, но всё же они были реформисты.

И в наивысшей точке их радикализма по отношению к трудящимся, они соглашались с тем, что советы должны занять некоторое место в обществе и должны быть официальным органом национального государства, но они не хотели, чтобы рабочие разрушили национальное государство, чтобы его заменить властью рабочих советов.

Поворот политики Надь (28 - 30 октября) - тупик

Рабочие всё же питали доверие по отношению к Надь. Как бы Надь не говорил рабочим, что он согласен полностью с их требованиями, они продолжали забастовку, совершенствовали деятельность своих советов. Рабочий совет Боршодской области обращался таким образом Надь, 27 октября: "Дорогой президент венгерский, мы вас информируем о том, что рабочий совет взял вчера власть во всех сферах (...). Армия и полиция находятся под контролем рабочего совета. Советские войска сохраняют нейтралитет и не вмешиваются в наши дела".

В том же обращении рабочий совет жаловался на то, что "правительство всё не идёт навстречу нашим требованиям". Но Надь был всё же "дорогим президентом венгерским". И это был главный козырь Надь.

Единственные политические ответы на чаяния и запросы трудящихся были итак сделаны Надь и его друзьями. Это были подделанные ответы, которые не разрешали проблемы возникшие с революцией, ибо они растворяли классовые задачи рабочего класса в вещевом мешке национального единства.

Но этого не было достаточно, чтобы восставшие успокоились. Тогда Надь решился изменить более чётко свою позицию по отношению к ним. 28 октября, в первый раз, он допустил по радио, что движение не было контрреволюционным. Он начал принимать делегации рабочих, которые приезжали из всей Венгрии, чтобы дать знать устно о своих требованиях. Надь начал переговоры с уполномоченными групп восставших и с выбраными лицами разных революционных комитетов.

Дьордь Челтай, сотрудник Надь, впоследствии объяснил цель правительства: "Главная задача состояла в том, чтобы эти молодые вооружённые люди согласились с тем, что первый шаг к разрешению всех проблем заключался сначала в восстановлении порядка. Нужно было пустить в ход государственный аппарат и, с помощью рабочих советов, промышленное производство".

Переговоры привели к созданию национальной гвардии, в которой должны были сплавиться восставшие, полицейские и солдаты. Надь и его сотрудники устанавливали силу, которая могла им подчиняться и в будущем обеспечить их порядок. Копачи сказал это без обиняков: "Наша задача заключалась в том, что мы сразу должны были предоставить к распоряжению правительства вооружённую силу, которая смогла бы укротить всё, что казалось мешать возвращению к нормальной жизни".

Надь всё же не рассчитался с трудящимися, которые требовали всё более и более настойчиво правительства, более сходным с их желаниями и эвакуации советских войск.

Надь образовал тогда (30 октября) более "демократическое" правительство, в буржуазном смысле этого слова. То есть, в нём участвовала более богатая палитра политиканов. По образу правительства 1945 года, это новое правительство включало министров компартии, партии мелких собственников, национальной крестьянской партии и социал-демократической партии. Политиканы этих партий восстанавливались в государственном аппарате, откуда они были отстранены в 1947-1948 гг.

Со своей стороны, советские власти делали вид, что соглашаются с новой политикой Надь. Им всё равно нужно было времени, чтобы эвакуировать войска, чье настроение было чрезвычайно низким и которые могли быть разложены путём братания с населением.

Танки начали эвакуировать Будапешт 30 октября, но в этот же вечер радио Мишкольц предупреждало правительство - новые советские войска въезжали в страну. На следующий день, все аэродромы были окружены советскими танками. Правительство сохранило молчание по поводу этих тревожных новостей. Это правительство, которое претендовало на то, что оно происходит от народа, не говорило ему правду по вопросу, который решал его судьбу.

Надь принял ещё одно решение, которое, казалось, отвечало пожеланиям населения, не открывая ему малейшей перспективы - он объявил нейтральность Венгрии и её выход из Варшавского договора. Объявление о нейтральности не могло конечно годиться чему-либо и призыв к ООН ещё меньше.

Зато выход Венгрии из Варшавского договора, главным образом задуманный, чтобы послужить уступком по отношению к Западу, давал аргументы советским бюрократам и особенно давал впечатление, что Венгрия обособливалась по сравнению с другими странами центрально-восточной Европы, тогда как надо было, наоборот, показать, что интересы рабочих этих стран были теми же, что и интересы венгерских рабочих.

Перспективы, на которые указало бы интернационалистическое революционное руководство

В начале октября, население не показывало знака утомления. Оно хоронило своих убитых, но жило также днями черевычайной свободы. Везде, как в Будапеште так и в провинции, улицы были театром страстных обсуждений. Газеты основывались десятками. Словесно, плакатами, прессой, радио, все точки зрения выражались и население жадно их желало узнать, чтобы составить себе мнение.

Надь говорил трудящимся и молодым людям, которые завоевали эту драгоценную свободу с оружием в руках и которые были готовы осуществить ещё многое: "Мы сейчас ведём переговоры с русскими. Не беспокойтесь. Вернитесь к производству, мы займёмся остальным".

Но всё же, в эти дни промедления советских руководителей, только одна политика могла дать шанс революции стать победительницей - советы рабочих должны были иметь всю власть внутри страны. Одно правительство рабочего класса могло мобилизовать все энергии населения, сказать всю правду о его недругах и его друзьях, о сотношении сил между существующими силами и как можно было его изменить в свою пользу.

Единственная действенная политика, чтобы опередить планы Надь, Москвы и империалистических держав, состоила в том, чтобы найти союзников вне Венгрии. Это было безусловной необходимостью, потому что в чисто военном плане венгерский народ, даже сплоченный и решительный, не мог победить армию бюрократии. Союзники венгерской революции существовали. Был польский рабочий класс, который не только питал симпатию венгерским повстанцам, но к тому же был сам мобилизован. Во многих близких странах, часть молодёжи смотрела на Венгрию.

Большинство молодых людей, в то время, не поворачивали спину ни рабочему классу, ни коммунистическому идеалу. Некоторые даже постарались действовать и заплатили свой знак солидарности годами тюрмы.

Руководители государств восточной и центральной Европы уже давно пользовались местными национализмами и шовинистическими чувствами, чтобы противопоставить народы одни против других. Послевоенные режимы продолжали шагать по этому пути, но в другой форме. Каждое государство, несмотря на то, что оно было частью того же блока, окапывалось за герметически закрытыми границами. И руководители этих диктатур не колебались при случае, чтобы использовать националистическую демагогию по отношению к своим соседям.

Но простой факт, что эти народы находились под гнётом тех же репрессивных режимов и советской бюрократии - от Балтийского моря до Чёрного моря - давал чувство рабочим классам этих разных стран, что они принадлежат по своему тому же целому.

Революционная организация могла бы воспользоваться этим чувством в качестве рычага, чтобы превозмочь старые национальные разветления и развить сознание у трудящихся этих стран, что у них те же интересы и те же враги.

Такая политика молга быть осуществлена с успехом, так как несмотря на диктаторские режимы информация распространялясь и пересекала границы.

Все знали, что то, что происходит в одном конце центральной Европы, могло касаться быстро остальных, отражаясь везде. Потому что рабочие классы этих стран жили в подобных условиях, то они могли ощутить проблемы общим образом и могли быть тронутыми общим языком, который звал бы их создать крепкие узы между собой, чтобы вымести местные диктатуры и освободиться от гнёта сталинистской бюрократии.

Но венгерская революция должна была тоже обратиться к советскому рабочему классу и народу. Нужно было, первым делом, привлечь на всою сторону солдат советской армии. Под советской формой были рабочие, которые подвергались, так же как и венгерские рабочие, такой же системе трудовых норм, такому же стахановизму, сдельной работе, террору политической полиции. Были крестьяне, чьи проблемы не были очень различны от проблем венгерских крестьян.

Некоторые восставше, изолировано и частично, постарались убедить советских солдат не бороться с ними. Их попытки увенчались успехом на их уровне. Они исползовали для этого припоминание Октябрьской революции, которая не была так далека в 1956 году. Было необходимо убедить массивно советских солдат, что им нельзя стрелять на трудящихся, борющихся за власть рабочих советов, так как их старшие братья 1917 года!

Советским солдатам офицеры сказали, что они будут бороться с фашистской и империалистической агрессией, ради защиты социализма. Ну так эти ложные оправдания, которые бюрократия использовала, чтобы убедить советских солдат раздавить венгерское восстание, могло быты использовано против сталинистской бюрократии.

Да, венгерские трудящиеся боролись, чтобы взять власть в Венгрии. И если СССР был освободителем народов, как гласила бюрократическая пропаганда, то советские солдаты должны были сотрудничать с венгерскими рабочими, чтобы бороться с привилегированными слоями общества, которык как на Западе так и на Востоке препятствовали освобождению народов.

Конечно, такая политика не могла гарантировать победу рабочему классу. Но политика, которая была применена, во всяком случае повлекла за собой поражение.

Но даже в случае поражения, революция смогла бы оставить совсем другое наследство на основании этой политики. Своими интернационалистическими воззваниями, адресованными советским солдатам и трудящимся соседних стран, она оставила бы глубокой след в коллективном сознании народов СССР и Народных демократий. Революция оставила бы рабочим и молодым людям, ищущим свой путь, чтобы изменить общество, идеи, высказывания, организации, чтобы подготовить революционную борьбу будущего.

Вместо того, чтобы оказаться поражением, революция 1956 года смогла бы быть только потерянной битвой, во всяком случае ссылкой для активистов рабочего класса, итак точкой опора, чтобы организовать пролетарские революционные организации. И наверно, тогда - как было позже в Польше - ксёндзы, социал-демократы и националисты всех мастей не смогли бы так легко развратить энтузиазм и боеспособность рабочего класса.

Вопрос не в возможностях венгерского рабочего класса. Трудящиеся спонтанно выполнили как можно было больше возможных задач. Нехватало последовательного революционного руководства.

Интервенция советских танков (4 ноября) и сопротивление трудящихся

Но Надь и его сподвижники не хотели, чтобы революция распространилась по другим странам. Они согласны были с национальной борьбой, но они не хотели классовой борьбы, борьбы рабочего класса, который понёс бы огонь революции в другие страны, умножая фронты по всей Европе, чтобы дезорганизовать своих врагов и чтобы их победить.

Оставаясь замкнутой в пределах Венгрии, революция была обречена на поражение. Наполненные тревогой призывы к ООН Надь не могли ничего изменить.

2 октября, Надь сумел убедить несколькие рабочие советы Будапешта попросить трудящихся вернуться к станкам. На следующий день, он усилил свою популярность, формируя новое правительство, из которого все бывшие приверженцы Ракоши были отстранены. Кадар не участвовал в этом правительстве, потому что он исчез несколько дней перед этим. Малетер был назначён министром обороны и начал переговоры с советским командованием в виду эвакуации советских войск. Это было просто манёвром со стороны Кремля, чтобы усыпить бдительность венгерского населения.

Ибо на рассвете 4 октября, длинные вереницы советских броневиков вновь въезжали в сталицу. Кремлёвские бюрократы предпочли утопить революцию в крови. Советское командование начало изолировать рабочие районы Чепель и Уйпешт от центра города. Затем началась бойня. Все дома откуда шла стрельба были систеиатически разрушены. Несмотря на прибой броневиков, которые стреляли по всему, что было в их окружении, население стало бороться с помощью лёгкого оружия, которое оно имело в недостаточном колличестве. Многие старые трудящиеся, которые до тех пор не участвовали в боях, на этот рах взяли оружие в свои руки.

Весь рабочий класс вставал, отказываясь примириться со случившимся. Среди оглушительного шума бомбардировщиков, танков и пулемётов радио извещало, что было формировано новое "рабочее и крестьянское" правительство, во главе которого был Янош Кадар, заменяя правительство Имре Надь. Итак, контрреволюционное правительство Кадара приезжало с обозом советской армии из 200 000 солдат. И к тому же, бюрократия предохранила себя от риска разложения войск при контакте с пропагандой восставших. В своём большинстве солдаты были уроженцами из азиатских республик СССР. Они часто говорили с трудом по-русски и, во всяком случае, не были давно знакомы с местным населением.

Угнетатели всегда знают лучше угнетаемых, что опасно для их господства. В данном случае, кремлёвские бюрократы прекрасно знали - и намного лучше, чем трудящиеся -, что существовала возможность революционной заразы, которая распространилась бы, исходя от очага венгерского восстания. Риск был реальным, потому что среди этих войск, которым рассказывали, что они борются с фашистами ФРГ или с империалистическими войсками, нашлись солдаты, которые всё-таки перешли на сторону повстанцев и даже дезертировали.

Наиболее ожесточенное сопротивление кристализировалось в крупных рабочих центрах страны: в Мискольце, в Пече, в Дунапентеле. Последний город был гордостью режима Ракоши и его звали до этого Сталинварош, "Сталинградом". Этот режим внедрил на голом месте клоссальный металлургический центр, в котором работали лучшие рабочие. Эти же рабочие вели ожесточенные бои и их рабочий совет обратился к советским солдатам в следующих терминах: "Солдаты, ваше государство было создано ценой кровавого боя, с целью получить вашу свободу. Зачем желать раздавить нашу свободу? Вы можете видить собственными глазами, что взяли оружие против вас не директора заводов, не крупные предприниматели, не буржуи, но венгерский народ, который отчаянно борется за те же права, за которые вы боролись в 1917 году."

Чепель был одним из последних городов, где продолжались бои. Десятки тысяч рабочих с жёнами и детьми окопались там с большим колличеством оружия. Но последние крупные бои окончились 14 ноября под сильным огнём советских войск.

Несмотря на это, героическая борьба рабочего венгерского класса далеко не была окончена. Трудящиеся тогда использовали последнее оружие, которое оставалось в их руках - всеобщая забастовка. Эта забастовка была фактически возбновлена с 4 ноября и продолжалась в течении нескольких недель в очень трудных материальных условиях и несмотря на расстрелы и на ссылки.

Рабочие возвращались на свои заводы только, чтобы требовать свои зарплаты и чтобы участвовать на митингах, организованных рабочими советами. Население высказывало своё презрение к правительству Кадара, которое расквартировалось в парламенте, охранённый советскими броневиками. Население его игнорировало полностью и доверяло только органам, созданным рабочим классом - советы рабочих.

Несмотря на то, что Кадар пользовался поддержкой советских пушек, у него не было даже достаточного авторитета, чтобы водворить мэров и секретарей мэрии! Он был обязан манёврировать. Он обещал 11 ноября, что речь не идёт о возвращении к методам Ракоши и Гере, и что он собирается вести переговоры об отъезде "русских". И это в тот самый момент когда репрессия свирепствовала!

Так как правительство Надь было выгнано, то советы рабочих были единственным авторитетом, который могло уважать население. Тем более, что трудящиеся приняли вызов советских властей и Кадара, переизбрали свои советы, пополняя ряды опустошенные боями и арестами, заменяя в их главе тех, которые не проявляли твёрдости.

Несмотря на военное поражение, рабочий класс старался образовать хорошо организованный фронт против своих врагов. Трудящиеся Будапешта создали с этой целью орган, который мог бы говорить во имя всего рабочего класса.

Центральный Совет Рабочих Большого Будапешта был создан 14 ноября. Его председатель был инструментальщик 23-летнего возраста, Шандор Рац. Центральный Совет Рабочих сыграл фактически важную политическую роль, так как он был единственным представительным органом революции по отношению к правительству Кадара. Руководители Центрального Совета Рабочих постарались использовать к лучшему соотношение сил, чтобы делать успехи в пользу трудящегося народа. Они представили свои требования Кадару. Они потребовали невозмутимо, и как-будто не было второй советской интервенции, восстановления Имре Надь во главе правительства, выезда советских войск, признания рабочих советов и права на забастовку.

Со своей стороны, Кадар делал вид, что считал себя продолжателем движения, назнавшегося 23 октября и даже восстания, которое, по его мнению, к сожалению перерос в контрреволюцию. Он пока соглашался встречать уполномоченных Центрального Совета Рабочих.

Он старался выиграть время, с целью восстановить государственный аппарат, который был бы ему преданным, чтобы впоследствии ликвидировать рабочие советы. Так как оказалось невозможным задабривать или манипулировать советы, то Кадар использовал ещё раз советские войска. 21 ноября, чтобы воспрепятствовать усилиям Центрального Совета пустить корни по всей стране, он помешал нацональной конференции рабочих советов собраться, дав приказание броневикам окружить зал, в котором должна была поместиться конференция.

Трудящиеся ответили этой мере 48-часовой всеобщей забастовкой. Но забастовка всё больше и больше принимала вид безвыходного боя арьергарда. В декабре, Кадар перешёл к наступлению против советов. По его приказу арестовали двоих уполномоченных Центрального Совета Рабочих, Шандора Раца и Шандора Бали. Рабочие снова ответили всеобщей забастовкой 11 и 12 декабря. Правительство объявило закон военного времени, запретило советы и 13 январа 1957 оповестило, что любой призыв к забастовке подлежит смертной казни.

Сопротивление рабочего класса было, на этот раз, окончательно сломано.

Заключение

Подавление венгерской революции дало советской бюрократии и руководителям Народных демократий несколько лет передышки. Но с поры отлива большой волны 1956 года, восточные страны Европы, и в частности Польша, познали много других примеров борьбы и трудящиеся почти всегда поставляли основное количество войцов.

Вынужденная индустриализация 50-х годов, если она не обогатила эти страны, которые остаются поныне относительно бедными, и если она ещё меньше осчастливила народы, тем не менее везде подкрепила численную и социальную силу рабочего класса.

В странах восточной Европы существует сильный и активный рабочий класс. К тому же он часто сконцентрирован в очень крупных предприятиях, которые были построены манией величия индустриализации руководителей.

Этот рабочий класс является частью мирового пролетариата. По обе стороны границ, по обе стороны железного занавеса, существует единный рабочий класс. И какие бы то ни были непосредственные враги одних и других, то их судьба одна и та же.

Даже если в этой части Европы кремлёвская бюрократия и её армия продолжают играть роль жандарма в экстренных случаях - и они выполняют эту роль уже сорок лет -, то империалистические демократии не являются союзниками для пролетариата этих стран. Пролетарии восточных стран Европы могут ожидать с этой стороны, в самом лучшем случае, только устного лицомерного сострадания и, в худшем случае, если империализм всё же выступил бы "в их пользу", то результатом была бы новая форма порабощения, новые Пильсудские, новые Хорть.

Империалистическая буржуазия является таким же противником пролетариата стран восточной Европы и СССР, что и сталинистская бюрократия. И к тому же, в последнем счёте, если бюрократия господствует над четвертью планеты, то только потому что империалистическая буржуазия господствует в остальных трёх четвертях.

Тогда возможно настоящее освобождение для пролетарий восточной Европы или СССР только со стороны мировой пролетарской революции. Мы видели как в ходе революционных событий 1956 года, также как можно было это увидеть в последующих движениях, насколько борьба рабочего класса становится практически сразу политической борьбой.

Во-первых, потому что царствует диктатура, но также потому что государство является хозяином всех крупных промышленных предприятий. И вот как раз почему необходимо, чтобы рабочий класс мог бы, политически, получить перевес в любой борьбе в пользу своих политических перспектив, и чтобы он смог предложить в каждой ситуации политические ответы, которые ведут к этой перспективе. Но для этого необходима - как здесь, так и там - пролетарская революционная организация.

Мы видели с какой скоростью все политические вопросы были поставлены, например в Венгрии в 1956 году, включая и захват власти пролетариатом. Тогда, если нет пролетарской революционной организации, которая желает захвата власти во имя международной пролетарской и социалистической революции и которая готовится к этому, то пролетариат сможет, в лучшем случае, повлиять на политику других классов, ей помешать, сбить её с пути, но он не сможет победить.

Такое руководство не возникло в периоде политичекого и социального кипения между 1953 и 1956 годами. Рабочий класс, всё же, в частности в Польше и в Венгрии, сумел тогда возбудить с своих рядах сотни и тысячи рабочих активистов и рабочих руководителей, которые были признаны как таковые своими товарищами по работе, иногда и на уровне города или даже области. К сожалению ни они, ни интеллигенты, которые тогда, ещё в большинстве, были приверженцами социализма и коммунизма в своей борьбе против режимов, которые узурпировали эти завния, не сумели создать такое руководство.

Это в какой-то степени неудача для целого покаления. И эта неудача, наверно, объясняет, что в последующих периодах движнения и классовая борьба рабочего класса развертывались по оси менее левой вокруг руководителей, которые были бывшими сталинистами и ещё более открыто являлись сторонниками Запада, как в Чехословакии в 1968 году, или вокруг течений, вдохновляющихся западной социал-демократией или церковью, как в Польше в 1980-1981 гг.

Но рабочий класс этих стран как раз показал достаточно энергии в прошедшем, чтобы можно было бы рационально надеяться, что найдутся мужчины и женщины, которые смогут начать активистскую деятельность во имя пролетарской революции, во имя политической независимости рабочего класса, во имя ниспровержения как бюрократии на Востоке, так и буржуазии на Западе, и которые найдут на этой почве новых активистов среди рабочего класса.

Советская бюрократия является конечно главным препятствием перед развитием пролетарского революционного движения в Народных демократиях. Она непосредственно раздавила венгерскую революцию. Отозвание советской армии остаётся, во всяком случае, важнейшим требованием. Революционеры не могут оправдать ни непосредственно, ни косвенно, интервенцию армии бюрократии во имя так называемой защиты так называемых социалистических завоеваний. То, что важно для будущего - не эти т.н. социалистические формы (национализации, бюрократическая централизация...), но и способность мобилизации рабочего класса этих стран. Всякая попытка, чтобы разбить эту способность мобилизации, является реакционной попыткой.

Но если в Венгрии в 1956 году армия бюрократия совершила интервенцию - по той причине, что армия и полиция национального значения были распущены и разложены революцией -, то в Польше, уже в 1956 году, национальное государство, посредством нескольких изменений в руководстве, восстановило домашний порядок. Оно сделало это в 1956 году, обманывая трудящихся, опираясь на их иллюзии по отношению к человеку как Гомулка. Но стало ясно позднее, в 1981 году, что национальная польская армия была способна сломать рабочее движение силой.

Какие бы то ни были руководители у власти, будь они более или менее русофилами, будь они открытыми сторонниками диктаторских методов или "либералами", готовыми в какой-то мере кооперировать, то национальное государство не может быть, в любом случае, орудием освобождения для рабочего класса.

В таком случае, перспектива для политики действительно пролетарской не состояла бы только в раскрепощении этих государств от кремлёвского попечительства. Этот вариант является вариантом перспективы для национальных руководительных прослоек и мы здесь не будем обсуждать о реальности такой перспективы. Настоящая перспектива для пролетариата не только в том, что он оказывает давление на государство и старается только его сделать более восприимчивым по отношению к трудящимся, и не только в том, что может принудить государство признать трудящимся хоть бы права, которые они сумели завоевать в богатых демократических империалистических странах. Потому что с советскими или без них, страны восточной и центральной Европы не являются богатыми странами. С советскими или без них, руководящие классы этих стран не могут допустить, чтобы рабочий класс независимо организовался, хотя бы в виде рабочих профсоюзов, и тем более на политическом плане.

Последовательные поколения предложили рабочему классу разных Народных демократий своего рода реформистскую политику и они постарались одержать верх. В 1953-1956 гг, эта реформистская политика была защищена разными течениями, как внутри компартий, так и происходящими от них. Позднее эта реформистская политика была предложена в большом масштабе в Польше, но в нескольких других Народных демократиях она была защищена в более маленьком масштабе течениями, которые были не только антисталинистскими, но и явно антикоммунистическими. И мы видели, что это реформистское движение не было действенным по отношению к очень ограниченным задачам, которые оно себе поставило.

Диктаторский режим и бюрократическое захватничество наверно возбудят в будущем много оппозиций и вероятно другие восстания, в том числе и среди совсем других классов или совсем других социальных прослоек нежели среди рабочего класса.

Рабочий класс будет конечно заинтересован союзничать с этими прослойками и даже послечь их за собой с такими требованиями как свобода, демократические права, удаление оккупационных войск. Но в его интересах завоевать и сохранить свою классовую независимость от всех этих течений и классов.

Ибо другие социальные классы и политические силы, которые их представляют, не придают тот же смысл этим требованиям, что и пролетариат.

Ибо эти временные союзники рабочего класса могут стать его врагами и тем более опасными для него врагами, что пролетариат будет питать иллюзии на их счёт.

Ибо, наконец, национальное единство, так называемый "общий национальный интерес", во имя которого другие классы старались бы вербовать рабочий класс, может привести к тому, что рабочий класс каждой страны забудет, что его настоящие союзники, его необходимые союзники находятся по той стороне границ - пролетариат других Народных демократий конечно, но и также советский пролетариат, который необходимо растрогать, убедить, привлечь на всою сторону, повлечь за собой в ту же борьбу.

Даже если национальные отряды пролетариата, которые восстали между 1953 и 1956 годами потерпели неудачу, во всяком случае их судьба не хуже сегодня и вообще она чаще всего лучше, чем судьба тех, которые не восстали. Нынешняя диктатура не суровее в Венгрии, например, чем в Болгарии или в Румынии, или даже в Чехословакии. Руководящие прослойки поступают более осторожно с рабочим классом, чью силу они измерили.

Если можно тогда сожалеть что-нибудь с точки зрения интересов пролетариата, то это особенно касается периода от 1953 по 1956 гг, когда были потеряны случаи совершить революцию. Пролетариат был тогда актёром на политической сцене и был тогда мобилизован. Нехватало ему революционного руководства.

Придётся сгладить этот недостаток и это является задачей для всех, кто принадлежит к теперешнему поколению революционеров.

Приложение

Мы здесь воспроизводим текст листовок, розданных на заводах (Рено, Ситроэн и пр.), 11 ноября 1956, в Парижской области товарищами, которые основали Lutte Ouvrière.

"МЫ ВСЕ УБИЙЦЫ"2

Венгерское восстание было раздроблено бронетанковыми советскими войсками. Несмотря на неравномерность сил, венгерские борьцы сопротивлялись и ещё сопротивляются. Несмотря на голод и на репрессию, забастовка всеобща. Это было народное восстание если не пролетарское несмотря на то, что может гласить сталинская пресса. Очевидно, что меньшинство мятежников не смогло бы вести такой бой и что, чтобы так долго держаться, нужно было восстать всему населению против 200 000 солдат и 3 000 танков, олицетворяющих репрессию. Это первый раз в истории, что бюрократия пользуется красной армией, чтобы подавить революцию. Пока она только подавляла их посредством армий других стран. Все трудящиеся Франции, в том числе и большое количество активистов французской компартии, испытали то же возмущение перед этим преступлением. Это преступление имеет ещё больше значения, чем это кажется на первый взгляд, потому что оно касается не только Венгрии.

Репрессия в Венгрии дала возможность снова поднять голову всем европейским фашистам. Войска советских руководителей не боролись с фашизмом в Венгрии, но они его усилили во Франции. Здание газеты Юманите и ФКП проэкспериментировали это за последние дни.

Какие бы то ни были требования венгерских трудящихся, они имели право их выдвинуть, в том числе и право на возвращение к капитализму, которого впрочем они не хотели. Резня не имеет оправдания и каждый это знает. Отвращение тем более велико, что те, кто больше всего повышает голос, чтобы протестовать, являются как раз теми же людьми, которые должны были бы замолчать.

Французские правители защищают рабочее восстание только тогда, когда оно вспыхивает в странах восточной Европы, одновременно, что они пользуются дубинкой при малейшей забастовке во Франции. И они не поколебались бы в том случае, что рабочее восстание случилось на Западе, потопить его в крови.

Сотни тысяч солдат и всё обмундирование современной армии против маленькой страны, насчитывающей несколько миллионов жителей - это Венгрия, да, но это также Алжир. И цинизм французских правителей, которые плачут над судьбой венгерских рабочих, тогда как они убивают в Алжире и в Эгипте, имеет себе равного толко цинизм кремлёвских властителей, которые поступают наоборот. Профсоюз FО (Force Ouvrière - Рабочая сила) имеет товарищей в качестве министров и прекрасно сумел взять на себя инициативу забастовки, чтобы протестовать против дикой репрессии венгерского восстания. Но FO никогда не сумел, также как и CGT (ВКТ - Всеобщая конфедерация труда, подчинённая тогда сталинистам) впрочем, сделать то же самое для Алжира, тогда как эти две страны связаны общей судьбой.

Потому что западные державы производят массовое избение в северной Африке, в Кении, на Кипре или в Гватемале, то советские правящие смогли совершить это преступление против международного рабочего класса и, в конечном счёте, потому что мы, французские трудящиеся, допускаем своей пассивностью репрессию в Алжире, то наши братья венгерские трудящиеся умирают под пулями и снарядами. Таким же образом, интервенция в Эгипте не была бы возможной без событий в Венгрии. В данное время, каждое из этих событий является частьб целого.

Венгерские трудящиеся вели безнадёжную борьбу до такой степени, что некоторые радиостанции восставших вызвали на помощь западную интервенцию. Это был только выбор другого рода смерти. Западные армии наверно не выступили бы в Венгрию, чтобы оставить оружие в руках у трудящихся и власть у рабочих комитетов. Эта интервенция может быть только началом третьей мировой войны и эры невыразимого варварства. Ни один трудящийся не заинтересован в этом. В теперешнем разделении мира на два соперничающих и противопоставленных блока, низость одного позволяет другому быть гнусным. Массы двух блоков не противятся своим руководителям, потому что те, которые находятся у власти в том блоке ничего не делают лучше и потому что они осознают выбор лишь между одним блоком и другим. И наперекор тому, что гласят французские правители и руководители социал-демократии, то французские трудящиеся могли больше помочь венгерским рабочим останивливая войну в Алжире и препятствуя военной экспедиции в Эгипте, нежели поддерживая тех крайних правых, которые подожгли штаб-квартиру французской компартии.

Последние события нам показывают, что судьба венгерских трудящихся может быть и нашей - наёмные убийцы, которые нападают на здание газеты Юманите и на дежурные помещения ФКП, воспользовались растерянностью, созданной репрессией в Венгрии, чтобы напасть на организации, которые причисляют себя к партиям, ратующим за рабочий класс. Их целомудренное возмущение против палачей венгерского пролетариата маскирует в действительности желание уделить ту же судьбу французским трудящимся.

Сталинисты-руководители могут с трудом быть опереженные в мерзости, и трудящиеся должны их осудить и их отбросить. Но мы не можем позволить реакционным элементам общества убрать сор в наших рядах. Наборщики прессы прекрасно это поняли, начав бастовать, потому что некоторые из них были ранены в помещении газеты Юманите. Помимо французской компартии, они прицепились к независимой организации рабочего класса.

Нам предстоит заняться собственными делами и не давать ни сталинистским, ни социал-демократическим руководителям, которые имеют рабочую кровь на своих руках, быть хозяевами нашей судьбы. В противном случае, мы в будущем окажемся в положении венгерских трудящихся - истреблены одними и другими. Мы сможем тогда пенять только на себя, ибо никогда не надо спрашивать: "По ком звучит колокол?"3, он всегда звучит по нас.

1 До 1989 года, выражение "Народная демократия" было принято как официальное название режима европейских т.н. "соцстран" (конечно, это не касалось СССР).

2 Известный во Франции худоственный фильм режиссёра Андре Каятта, вышедший на экраны незадолго до венгерской революции.

3 По названию романа Эрнеста Хемингвея.

1