КЛАССОВАЯ ПРИРОДА СОВЕТСКОГО И ПОСТ-СОВЕТСКОГО ГОСУДАРСТВА1 В НАСТОЯЩЕМ ВРЕМЕНИ

Для Ленина, для Троцкого, для деятелей большевистской партии, то государство, которое родилось после Октябрьской Революции, должно было быть орудием не только для русского пролетариата, чтобы оборонять социальные перемены, осуществленные в России, но также и для международного пролетариата, в целях осуществить другие подобие перемены и в других странах. Это было орудие большого значения: пролетариат и дело коммунистической революции обладали не только политической организацией, не только партией, но и государственной организацией. С тех пор, в ожидании распространения пролетарской революции в других странах, судьба коммунистического движения рабочего класса и советского государства оказались глубоко связанными.

Это государство все же образовалось вследствие революции, которая произошла в неразвитой стране, где пролетариат был маленьким меньшинством по сравнению с массой крестьянской мелкой буржуазии. Оно, к тому же, должно было взять вверх над своими врагами после долгой и разрушительной мировой войны, за которой последовали гражданская война и интервенция, которые оказались не менее длительными и разрушительными. Облик этого государства сохранил, с самого начала, отпечатки всего этого. Оно мало походило на то представление, которое прежде сформировалось среди марксистов-революционеров, в том числе и среди тех, которые повели революцию к победе в России - где существовала с лета 1918 года возможность отставить в любой момент чиновников, активный контроль масс, отсутствие постоянной армии, и т.д., о которых Ленин упоминал в "Государстве и Революции", лишь два месяца до того как совершилась революция?

Рабочий характер этого государства, тем не менее, не оспаривался коммунистическими деятелями и также ни наиболее передовыми фракциями рабочих масс, которые тогда боролись с буржуазией в большом количестве стран.

Он также не оспаривался четыре года спустя, после окончания гражданской войны, тогда как Ленин, который особенно жестко относился ко всему тому, что носило отпечатки неразвитости и прошедшего варварства в этом государстве нового образца, говорил, что государственный аппарат, которым он управлял, был царским государственным аппаратом переманенного в красный цвет. Не интеллектуальной спекуляцией можно было поправить то, что в новом государстве носило тяжелое наследство, прошедшего я проявляло социальное давление неразвитого общества, но распространением пролетарской революции в других странах.

Распространение не произошло. Размеры страны, на которую советское государство проявляло свою власть, ее природные богатства соединились с солидарностью международного пролетариата и все же дали ей возможность держаться, но ценой бюрократической регрессией, как мы уже это сказали.

Эта эволюция закрепила в первую очередь точку зрения тех, которые, веское - время сопротивлялись установлению этого государства. Одни анархисты или леваки - хотели видеть в этом факте доказательство о буржуазном характере государственной власти с октября 1917 года. Другие, те - которые - боролись словесно или с оружием в руках против большевистской партии, которая захватила власть, видели в этом факте начало положительной эволюции, которая могла вернуть советское государство в лоно "демократических" государств, в данном случае буржуазных.

Анархисты, как и леваки, имели все же глубоко общим с социал-демократами одну мысль, которая заключалась в том, что эволюция советского государства укореняла в них всегдашнее враждебное отношение к захвату самой власти пролетариатом, так как он конкретно совершился в октябре 1917 года.

Но по мере того, как рабочий класс терял политическую власть в пользу бюрократии, спор о сути советского государства коснулся самой большевистской партии, и более широко, международного коммунистического движения.

В самих рядах тех, которые совершили революцию и которые, впоследствии, стали сопротивляться ее бюрократизации, появились течения, группировки, которые считали, что маятник русской революции вернулся так далеко назад с захватом власти привилегированной бюрократической прослойкой, что это было своего рода возвращением к ее отправному пункту. Революция, таким образом, провалилась, и потому не следует говорить более о рабочем государстве.

В какой-то степени, в рамках этого спора, сформировалась политическая позиция того движения, которое образовалось вокруг Троцкого, чтобы сопротивляться наступающей бюрократии и чтобы бороться со Сталиным, ее политическим воплощением. Троцкий отрицал точку зрения тех большевиков, которые говорили о буржуазном государстве, уже в 1924 -1925 годах и упрекал их в том, что они "хоронили еще живую революцию".

КАК ТРОЦКИЙ СТАВИЛ ВОПРОС О СУТИ СОВЕТСКОГО ГОСУДАРСТВА.

Когда Троцкий писал в 1935 году, много времени спустя после того, как возник спор, особенно, после того как объективная эволюция положения вещей, то есть захват власти бюрократией, дал повод для его возникновения, то он, таким образом, сформулировал главные положения спора, который не прекращался, ни при жизни Троцкого, ни после: "Нынешний СС??, ??????????, ????? ???? ????? ?? ??? ??? ????????? ??????????, ??????? ????? ??????? ? 1917 ???? (...). Господство бюрократии над страной, как и господство Сталина над бюрократией достигли почти абсолютного завершения. Но какие отсюда следуют выводы? Один скажет: так как реальное государство, вышедшее из пролетарской революции, не отвечает идеальным априорным нормам, то я поворачиваюсь к нему спиною. Это политический снобизм, обычный в пацифистски-демократических, либертерских, анархо-синдикалистских, вообще ультралевых кругах мелкобуржуазной интеллигенции. Другой скажет: так как это государство вышло из пролетарской революции, то всякая критика его есть святотатство и контрреволюция. Это голос ханжества, за которым чаще всего скрывается прямая материальная ?????????????????? ???????????? ????? ??? ?? ??????????????? ????????????? ??? ??????? ??????????. (...)

Марксист скажет: нынешний СССР явно не отвечает априорным нормам советского государства; исследуем, чего мы не предвидели, когда вырабатывались программные нормы, исследуем далее, какие социальные факторы исказили рабочее государство; проверим еще раз, распространились ли эти искажения на экономический фундамент государства, т.-е. сохранились ли основные социальные завоевания пролетарской революции; если сохранились, то в какую сторону изменяются; имеются ли в СССР и на мировой арене такие факторы, которые могут облегчить и ускорить перевес прогрессивных тенденций развития над реакционными. Такой подход сложен. Он не дает готовой отмычки, которую так любят ленивые умы. Зато он не только спасает от двух язв: снобизма и ханжества, но и открывает возможность активного воздействия на судьбы СССР" ("Рабочее государство, термидор и бонапартизм").

Это было написано в 1935 году. Точное определение степени "господства бюрократии", которое "достигло почти полного совершенства" также написано в 1935 год. Но умозаключение, которое лежит в его основе, подход к вопросу о сути советского государства, так как он ее описывает здесь сам, не изменились между этими первыми стычками в 1923 - 1924 годах с растущей силой бюрократии и тем моментом, когда, недолго перед тем, как его убили, он вернулся в своей незавершенной книге посвященной Сталину к значению советской термидорской реакции. Этот подход, этот анализ вырождения советского рабочего государства как продолжительный процесс, а не как контрреволюционный переворот заменяющий государство одного социального класса государством другого социального класса, находятся в основе троцкизма. Это его отличает от сталинизма также как и от тех, которые отвернулись от конкретного рабочего государства на одном или на другом этапе его вырождения (и конечно от тех, которые отвернулись от него с самого начала).

Но со стороны Троцкого, это не абстрактная и застывшая характеристика которую можно или сохранить или отбросить. Это постоянная проверка.

В этом процессе, в этой эволюции советского государства, которая была то медленной, то быстрой, но ни в коем случае застывшей, были политическими этапами, которые были обнаружены впоследствии, а иногда намного позже, как качественные этапы, но которые не изменили социальную суть государства. "1924 год - это и есть начало советского Термидора" утверждал он, например. Но он это утверждал в 1935 году, то есть более десяти лет спустя ("Рабочее государство, Термидор и бонапартизм").

Последующая эволюция осмыслила в действительности то, что произошло в 1924 году, когда Сталин удалил от руководства большевистской партии и государства революционные элементы. В течение еще нескольких лет, с 1924 года, Троцкий хотел быть левой оппозицией внутри партии. Он боролся за реформу советского государства посредством возвращения к рабочей демократии и отстранением сталинской банды, с программой, с постоянной критикой сталинской политики в самом СССР, как и за пределами страны, со стратегическими или тактическими целями. Он политически сопротивлялся, таким образом, тем, которые считали, что разложение дошло до своих пределов, и что нужно создать новую большевистскую партию, чтобы подготовить новую революцию в том обществе, в которое превратился Советский Союз.

Он придерживался этой позиции еще в 1928 году, тогда как, тем не менее, левая оппозиция выгонялась из партии и начинала быть физически гонимой, объясняя, что "Мы строим все свои расчеты на том, что внутри ВКП, Коминтерна и СССР имеются огромные революционные силы, придавленные ложным руководством и тяжким режимом, но вполне способные, под воздействием опыта, критики и хода классовой борьбы во всем мире, выправить линию руководства и обеспечить правильный пролетарский курс". Он старался убедить "подлинное пролетарское ядро партии" ("Заявление шестому конгрессу Коммунистического Интернационала").

Пять лет спустя, в 1933 году эволюция ситуации убедила Троцкого в том, что не было больше в партии "пролетарского ядра", которого можно было бы уговорить о необходимости вернуться к большевистской политики - так как, между прочим, даже первостепенное поражение как приход к власти Гитлера, которому способствовала преступная политика сталинского руководства Интернационала, не убедило это ядро. Он утверждал тогда в "Классовая природа советского государства. (Проблемы Четвертого Интернационала)"2, написанным 1ого октября 1933 года, что в "в сущности 12-ый съезд (начало 1923 года) был последним съездом большевистской партии". Но он одновременно отбрасывал с презрением крики торжества деятелей-леваков, которые заявляли, что история, в конечном счете, оправдала их точку зрения, объясняя, вместе с тем вкратце, что он не историк, а революционер и что, какое бы то ни было его предсказание о шансах "пролетарского ядра" выпрямить партию с помощью нового революционного подъема, нужно было исчерпать этот шанс до самого конца.

Как он заметил десять лет спустя, эта платформа была как раз намного богаче и могла больше дать целей для активистов, чем анализ Демократического Централизма, например, для которого, революция была окончена.

И он делал замечание, что даже если в борьбе, начатой тогда левой оппозиции во имя пролетариата, оказались победителями бюрократия и Сталин, они, в какой-то степени, должны были стать душеприказчиками программы левой оппозиции, когда в 1928 - 1929 годах, с подъемом кулаков в селах и буржуазных тенденций в стране, они должны были провести в жизнь известный резкий поворот в направление насильственной коллективизации и ускоренной индустриализации.

Для Троцкого, 1933 год представлял, таким образом, важный политический этап в регрессии советского государства под руководством бюрократии. Эта регрессия зашла так далеко, что он заключил о необходимости новой революции, чтобы прогнать бюрократию от руководства. Но он вовсе не заключил, как мы это видели, что советское государство перестало быть рабочим государством. Отвечая ( " Классовая природа советского государства. (Проблемы Четвертого Интернационала)") тем, которые видели противоречие в том, что он теперь отклонял сталинский интернационал, но не советское государство, тогда как оба были в руках сталинской бюрократии, он утверждал, что "если методы сталинской бюрократии однородны во всех областях, то объективные результаты этих методов зависят от внешних условий или, говоря языком механики, от сопротивления материала". И "материал" советского государства сопротивлялся в этом случае больше, чем Интернационал или даже сталинские партии, которые от него завесили. Потому что этот "материал" - собственнические отношения созданные революцией 1917 года, экспроприация буржуазии и создание мощной промышленности на этой основе.

Троцкий увидел при жизни еще другие политические этапы на пути к регрессии бюрократизированного советского государства.

В 1936 году, когда Сталин дал Советскому Союзу новую конституцию, превращая, в том числе советы, которые уже были в любом случае лишены всякой власти, из классовых органов выбираемых одними трудящимися в простые парламенты, всеобще выбираемых, то есть всеми. В это время, внешняя политика советской бюрократии также прошла новую грань, с просьбой СССР примкнуть к Обществу Наций со своим бесстыдным двором и его дипломатии направленной на империалистические державы, которые были "противниками" Германии. Эта просьба сопровождалась, в качестве залога расположения, систематическим внедрением политики Народных фронтов, которые сломали революционный порыв пролетариата во Франции, а в Испании способствовали тому, что его залили собственной кровью.

В 1939 году, Сталин произвел резкую перемену в союзниках, стал сотрудничать с Гитлером, разделил с ним Польшу, затем вторгся в Финляндию и в прибалтийские страны.

Каждый из этих политических этапов толкнул Троцкого к пересмотру "еще и снова" того, во что превращался Советский Союз. На каждом из них, он констатировал следующий шаг бюрократии в политическом унижении, и он извлекал из них политические заключения. Но он также констатировал, что если в социальном плане существовала увеличившаяся дифференциация, то не было разрыва в преемственности. Экономическая и социальная базы советского государства не были изменены в сторону возврата к прошедшему. Это сохранение базы было критерием сущности государства, потому что для Троцкого речь все шла о процессе.

Забота Троцкого состояла в том, что он проверял то, что в изменяющейся действительности в экономическом и в социальном планах принадлежало пролетариату и его революции 1917 года и то, что было продуктом паразитирующей бюрократии. Дело не касалось нотариальной дискуссии в этом счетоводстве. Дело касалось политической проблемы.

Это даже было главной осью его политической борьбы против бюрократии. То, что в эволюции Советского Союза оставалось еще прогрессивным - и главным образом быстрое развитие промышленности не на базе частной собственности и рыночной экономики, но на базе государственной собственности и планирования - было унаследовано от пролетарской революции и только от нее. Бюрократия только паразитировала это наследство, видоизменяя его, ограничивая его возможности, но также и защищая его постольку, поскольку постараться разрушить его, могло привести к конфронтации с пролетариатом и поскольку то, что оставалось от этого наследства, обеспечивало ее

существование. Посредством бюрократии, реакция и капиталистическое прошедшее отсталой страны догоняли коммунистическое будущее.

РАДИУС ДЕЙСТВИЯ И ПРЕДЕЛЫ ПЕРЕМЕН ВО ВРЕМЯ И ПОСЛЕ ВОЙНЫ.

Во время войны и в послевоенное время, бюрократия прошла много других этапов по пути к политическому унижению. Язык Сталина ничего не мог позавидовать тогда тому, которым стал пользоваться его далекий преемник Ельцин в плане реакционной и шовинистической демагогии, хотя первый из них еще подумал, что нужно быть осторожным и дать подумать, что этот язык, по крайней мере в СССР, "коммунистический", забывая все более и более это слово после 1943 года. Был осуществлен роспуск Коминтерна, провождение политики "сопротивления" - то есть подчинения рабочего класса политическим силам национальной буржуазии во имя борьбы против Гитлера -, которые были навязаны Москвой сталинским партиям. Осуществился официальный поворот в сторону великорусского национализма, в сторону призыва к религии, экзальтации памяти нескольких из худших владык, которых феодальная Россия когда-либо знала, и так далее, чтобы заменить ими, в войне против фашистского захватчика, классовую солидарность.

И было особенно желаемое, общественное, официальное согласие руководителей бюрократии с руководителями империализма, чтобы задушить в зародыше любой подъем революционного пролетарского движения. Распределение между одними и другими работы жандармов, работающих на восстановление империалистического порядка, закрепленного договорами - Тегеран, Ялта, Потсдам - и конкретизированный реакционной, консерваторской ролью русской армии во время оккупации восточноевропейских стран, начиная с Восточной Германии, и политикой участия сталинских партий в буржуазные правительства.

Это были важные политические этапы в политическом предательстве. Они все же не были всегда оценены, как надлежало, даже в троцкистском движении после смерти Троцкого.

Правда, что пока давление мелкобуржуазного "демократизма" было велико на само троцкистское движение, демократическое пустословие затмило у многих понятие классовой политики. Парадоксально, эти два политических выражения борьбы Сталина против всякой классовой борьбы, какими были политика обороны, затем "освобождения" (после предшествующей, политики народных фронтов), были зачислены ему частью троцкистского движения. Под этим давлением некоторое количество бывших троцкистских деятелей, идя далее, выбросили за борт солидарность с тем, что оставалось от революции 1917 года в СССР Сталина, чтобы примкнуть к буржуазии посредством социал-демократии и даже голлизма.

Что касается нас, то мы всегда принимали анализы, сформулированные Троцким о Советском Союзе. И это несмотря на все изменения, на все обострения, которые произошли в политике бюрократии во время войны - все же исключительные. Несмотря на возрастающее сходство языка и политики руководителей бюрократии с руководителями империализма, мы продолжали считать советское государство вырожденным рабочим государством.

Потому что даже после войны, несмотря на ее могущество и ее самоуверенность, которые намного возросли, бюрократия не захотела или не посмела осуществить резкие контрреволюционные изменения из-за страха того, что эти резкие изменения приведут рабочий класс к действию. Ее руководители все еще не упразднили эту государственную и планированную экономику путем пролетарской революцией. Эта экономика, или то, что от нее оставалось, несмотря на грабеж и расхищения бюрократией, аберрациям, расточительствам возникших из-за того, что хотели ее политические руководители, продолжала еще свидетельствовать о колоссальных возможностях пролетарской революции и составляла еще нечто уже приобретенное в случае нового революционного подъема.

Зато, как раз по тем же глубоким причинам, мы не говорили о рабочих государствах, даже деформированных, по поводу других государств, в созданиях которых пролетариат не играл никакой роли и где, таким образом, ничего ему не принадлежало, если не очень издалека в качестве косвенного наследства революции 1917 года - посредством бюрократии и ее армии. Мы никогда не считали одинаковыми с социальной, исторической точек зрения, продвижения общества от капитализма к социализму, национализации или даже планирования, как шаги вперед сами по себе, самостоятельно от исторического и социального контекста.

КАК МЫ СТАВИМ ВОПРОС СЕГОДНЯ.

То, что происходит за последние годы - скажем, со смерти Брежнева и официальным образом с начала "перестройки" -, составляет еще один политический этап в эволюции бюрократии. Он является, может быть, последним.

Важным фактом является отказ бюрократии от централизированного государства, чьи ежовые рукавицы она почувствовала сама в прошедшем, но которые, также, ее обороняли с социальной точки зрения. Некоторые западные комментаторы говорили на эту тему о возвращении демократии с большим энтузиазмом, представляя как два генетически связанных двух аспектах одного и того же процесса - возвращение к рыночной экономики и водворение парламентской демократии.

Под влиянием такого рода комментарий, нашлись люди, даже в ультралевом движении, которые представили недавнюю эволюцию СССР как относительно положительную и видели в "свободах", индивидуальных или национальных, которые эта эволюция, казалось бы, обеспечивала, большую победу для рабочего класса, независимо от социальных перемен.

Пока, нет еще возвращения к рыночной экономике и нельзя говорить об экономики, но о беспорядке. Централизированная диктатура, после временного этапа бюрократической анархии и распада, дает место особенно, кажется, дроблению на отдельные страны, в которых режимы принимают разные формы от различных вариантах сильно авторитарного и всегда реакционного парламентаризма до открытой диктатуры.

Но кажется все более и более очевидным - и эта мысль находит себе все больше и больше места в русской прессе -, что переход к капитализму нуждается в сильном государстве, которого многие желают изо всех сил. Троцкий считал, в "Переходной программе", что при осуществлении буржуазной контрреволюции, буржуазия найдет намного больше слуг, чем

противников в государственном аппарате бюрократии. Аппарат рабочего вырожденного государства разрывается на части, стараясь выполнить свою задачу, но он не в состоянии быть настоящим инструментом в руках буржуазии.

Другой знак, особенно символический, но это считается, означающий новый этап в реакционной эволюции бюрократии, выражается в том, что она выбросила через борт корабля все символы и условный язык, которые ее еще связывали с рабочим происхождением, чтобы только говорить на языке капиталистических парвеню и то, в наиболее ее глупом реакционном варианте. Но нужно заметить, что бюрократы не являются непременно более "капиталистами", ссылаясь на рыночную экономику, чем "коммунистами" еще несколько лет тому назад, когда они гласили о своей враждебности к капитализму. Потому что капитализм, как и "коммунистическая" государственность не вопрос терминологии - даже если терминология является показателем намерений -, а социальных отношений.

Какой бы ни была концовка происходящей эволюции в бывшем Советском Союзе, мы будем продолжать защищать тот факт, что Советский Союз представлял положительную социальную действительность, даже во время Сталина или после, потому что его промышленное развитие, более быстрое, чем в других странах, его способность идти вверх, хотя на время, от неразвитой страны до места второй мировой державы, являются наследством пролетарской революции 1917 года.

Без этого наследства, бюрократия не смогла бы осуществить то, что было сделано в Советском Союзе и показ мощи огосударствления и планирования не смог бы быть совершен...

В прошедшем, могущество наследства революции принудило бюрократию сделать то, что она сделала. Теперь, могущество наследства не позволяет ей так просто все сломать, как ее политические теперешние руководители хотели бы.

Потому, преждевременно отказаться от понятия вырожденного рабочего государства, чтобы описать то, что есть сейчас бывший Советский Союз или что остается от него, преимущественно бывшая советская Россия, потому что речь идет о социальной контрреволюции, которая еще развивается, и которая еще не победила.

Если, по окончанию данного периода, социальные отношения будут резко изменены, государственная экономика, унаследованная от прошедшего, будет ликвидирована и главные отрасли промышленности возвращены частной собственности и если, таким образом, все что остается от наследства пролетарской революции будет окончательно ликвидировано, то тогда, может быть, будет задан вопрос о кончины рабочего государства после его долгой агонии и при теперешнем коматозном состоянии. Можно тогда будет обсудить и решить среди разных дат, какая подходит из тех, которые ознаменовали различные этапы упадка.

Можно будет, главным образом ретроспективно, даже констатировать, что в отсутствии распространения революции, смерть Советского государства как рабочее государство была, в любом случае, неизбежной смертью, в действительности с поражения революционной волны 1918 - 1919 годов. Неизбежное поражение, ввиду того, что мы теперь знаем о том, что было его будущим и что было непредсказуемым. Как и сегодня, выбор был очевиден: нельзя рубить дерево, которое сможет еще родить плоды.

Будущее, может быть, будет как раз другим, чем-то, что теперешняя эволюция дает как наиболее вероятным, и, несмотря на то, что он гласит, и, несмотря на свою афишированную программу, Ельцин окажется, может быть, больше препятствием для буржуазного преобразования России, чем его главным агентом.

Эволюция еще не дошла до своего конца с точки зрения социальных преобразований. И бывший Советский Союз находится больше под угрозой и ухудшением политического и государственного распада, который является главной причиной его экономического падения и потери его статуса большой державы, чем под капиталистическими экономическими преобразованиями, если учесть ход событий.

Время и продолжительность всегда играли роль в последовательных политических метаморфозах бюрократии.

Даже с тех пор как ее теперешние руководители у власти гласят о том, что они являются приверженцами капиталистической контрреволюции, сроки реализации этой программы постоянно отодвигаются.

Эти сроки, о которых сегодня никто не может сказать, будут ли они растягиваться на несколько или много лет, дают шанс бывшему советскому пролетариату политически принять участие в этом процессе.

Не революционным политическим деятелям небрежно отнестись к шансам такого вмешательства. Можно было бы, конечно, подумать, что шестидесятилетний срок, который был отведен пролетариату после термидорианской реакции, и до возвращения буржуазии, не был достаточным для того, чтобы он активно принял участие в этом процессе. В таком случае, тот короткий срок, который отведен, оставляет тем более, совсем маленький шанс на это.

Ничего в настоящем положении, как мы можем его себе представить, потому что мы его не знаем, советского рабочего класса не предзнаменует новый революционный подъем в скором будущем. К тому же, даже революционный подъем рабочего движения не может обеспечить победу в отсутствии революционной партии. Но ничего, как раз, не говорит о том, что скоро наступит срок.

Несмотря на то, что они не имеют очевидных причин бояться революционного пролетарского подъема, руководители бюрократии идут задом наперед по пути к восстановлению капитализма. Это не призрак революции, который, может быть, заставляет их отступать перед массивными увольнениями нескольких миллионов рабочих, о которых они все же твердят, что они являются необходимой мерой, чтобы достичь "правдивых цен", без которых не может быть капиталистического рынка. Но они имеют, может быть, причины на то, чтобы бояться порывов гнева. Они, может быть, имеют причины страшиться высокомерия новых богатых людей, произошли ли они из бюрократии или нет, примеров бесчестного обогащения, громкой показухи привилегий несколькими лицами, просто постоянной провокации "спецмагазинов" доступных для тех, кто имеют деньги и где можно купить очень дорого западные ненужные побрякушки, тогда как масса населения не имеет больше денег, чтобы отовариться необходимым. Все это ведет к забастовкам или к взрывам дикого гнева.

Какая была бы реакция политических руководителей бюрократии у власти в Москве, если демонстрации повторялись бы против роскошных магазинов или которые считались бы такими, в том числе и Мак Дональд, сжигая одни, грабя другие? Какими были бы их реакции, если задуманные увольнения не были бы просто принятыми, в том числе массой рабочих гигантских предприятий унаследованных от сталинской эры? Какими были бы их реакции, в одном слове, если осуществилось бы то, чего они боятся и которые их тормозят, даже при отсутствии всеобщих реакций трудящихся?

Постарались ли бы они потопить в крови рабочие реакции и воспользовались ли бы они этим, чтобы покончить с упадком государства, чтобы располагать, хотя бы на территории русской республики, устойчивым режимом, непременно авторитарного, если не диктаторского, позволяющего, наконец, серьезно начать восстановление капитализма и довести его до конца? Может быть. Но это не только вопрос политической воли. Это тоже вопрос соотношения сил. Теперешняя анархия и загнивание, по крайней мере, явные, армии, КГБ, милиции и так далее, могут сделать проблематичным для бюрократии столкновение с рабочим классом и с населением вообще.

Тогда нисколько не исключается, что политические руководители, эти или другие, возьмутся за "новых богатых" и за наиболее явных и наиболее шокирующих сторон их обогащения. И особенно, нисколько не исключается, что руководители предпочтут тогда сохранение государственных предприятий, даже если они осуждены с точки зрения критерий мирового капиталистического рынка, ухудшению "социального климата".

Во всем этом вовсе нет речи об определении вероятности. Вопрос в том, чтобы понять, если перефразировать выражение Троцкого, что история не развивается по заранее предначертанном пути, она происходит от столкновений, от соотношений сил.

И даже если на заранее предначертанном пути теперешних политических руководителей бюрократии направление четко указано уже давно, то даже теперь, когда цель кажется близкой, могут возникнуть препятствия, которые обязывают ее сделать большие крюки, даже пойти на попятную и зацепиться за то, что остается от вырожденного рабочего государства и от его экономики, чтобы спасти себя. Что касается существенного из того, что остается от Советского Союза, особенно российская республика, анализ Троцкого может остаться полностью злободневным в своих общих чертах, даже если, может, быть, может, показаться более подходящим, говорить тогда о Реставрации нежели, о Термидоре или о бонапартизме. Потому что, нужно ли напомнить об этом, даже Реставрация - возвращение монархии после французской революции - не разрушила экономические перемены, введенные Великой революцией.

Итак, чтобы знать сегодня и завтра что осталось от, того, чем, был СССР, нужно конечно оценить тот путь, который был пройден под руководством его про-капиталистических руководителей, но также и тот путь, который еще остается впереди. Оценить сроки может оказаться очень важным. Если взять только следующий пример: пока, отклонение вне сферы производства тридцати миллионов русских пролетариев превращенных в безработных является уже серьезной угрозой, но еще не реальностью. Между угрозой и ее осуществлением происходит большая перемена в соотношений сил в ущерб пролетариата. Полная интеграция бывшей советской экономики в мировом капиталистическом рынке является, на более общем плане, серьезной угрозой, но ее реализация предположила бы ликвидацию существенной части бывшей советской промышленности, возвращение к неразвитости и преобразование всех государств, которые являются наследниками СССР, в нищенские полуколонии.

Пока, бывшая советская промышленность разлагается с большой скоростью, но она еще не совсем разрушена. Рабочий класс сохранил всю свою численность, а сила класса новых богатых создается и она обратно пропорциональна высокомерию, которое она афиширует.

Lutte de classe, дек. 1992 г.

1 C'est l'expression utilisée par LT lui-même (voir note suivante).

2 "Четвертый Интернационал и СССР" est un chapitre de "Классовая природа советского государства. (Проблемы Четвертого Интернационала)" in Бюллетень Оппозиции (Большевиков-ленинцев) # 36-37 5-й год изд. -- Октябрь 1933 г.